Страница 7 из 63
— Оставь читать, Александр! — торжественно произнес Василий Иванович. — Ты стоишь у меты своих желаний.
Он прочитал матери и сыну письмо Ганнибала. Генерал писал, что Александра Суворова зачислили в солдаты Семеновского полка без жалованья и для обучения отпустили домой на два года.
Отец Суворова дал обязательство, что он будет учить сына дома за свой счет: арифметике, геометрии, тригонометрии, началам военно-инженерного искусства, иностранным языкам, насколько возможно — и солдатскому строю.
В октябре Суворовы всей семьей отправились в Москву.
Учиться Александру «указанным наукам» в деревне было не у кого, да и книг нужных не достать.
Морозным ранним утром Суворовы въехали в город. Близ Никитских ворот, невдалеке от московского дома Суворовых, они нагнали свой деревенский обоз, отправленный заранее. С обозом привели Шермака, любимого коня Александра.
Мальчик первым выскочил из возка. Отец и мать захлопотали с разгрузкой возов и не скоро хватились Александра.
— Где он? — всполошилась мать.
Ей доложили, что Александр отвязал Шермака, вскочил на неоседланного коня и ускакал неведомо куда. Родители, привычные к выходкам быстронравного сына, не очень беспокоились.
Александр, проскакав во весь опор по городу, вынесся на улицу села Покровского. За селом открылась Семеновская слобода.
На плацу шло учение. Покрикивали командиры. Солдаты маршировали, выкидывали ружьями артикул.[6]
Солдаты нестроевой роты у длинных коновязей чистили рослых лошадей. У черной кузницы с пылающим горном в станках ковали коней.
Александр направил Шермака к полковой съезжей избе, привязал коня и вошел в полковую избу. Его впустили в кабинет командира полка.
Прямо от входа, за большим столом, крытым зеленым сукном, сидел премьер-майор Соковнин.
Вокруг стола собрались молодые офицеры.
— Здорово, богатырь! — узнав Александра, улыбаясь глазами, молвил Соковнин. — Это Василий Иванович тебя в полк послал?
— Нет! Я сам, господин премьер-майор…
— Давно ли в Москву возвратились?
— Сегодня утром, сударь.
— Вот как! И ты прямо в полк явился. Достойно похвалы! Чего ж ты хочешь?
— Нести службу ее величества, господин премьер-майор.
— Так тебе же, красавец, надо сначала учиться. Если хочешь, я тебя велю записать в полковую школу…
Соковнин позвал писаря и приказал ему:
— Вели записать солдата Суворова в полковую школу — в солдатский класс. Да погоди-ка! Ганнибал Абрам Петрович сказывал мне, что ты, Суворов, горазд в науках. Уж не записать ли тебя прямо в инженерный класс?
— Нет, сударь, сначала в солдатский класс.
— Быть по-твоему! Там и сверстники твои сидят. А теперь ступай домой.
— А сейчас в школу нельзя?
— Сейчас? Ну что ж, охота пуще неволи… Проводи малого в школу! — приказал Соковнин писарю.
Школа помещалась на полковом дворе, в новой просторной двухэтажной избе. Писарь ввел Александра в солдатский класс, где шел урок арифметики. Александр увидел перед собой несколько некрашеных длинных столов; за столами на скамьях сидели ученики: тут были и мальчишки в вольном платье и взрослые солдаты. Ученики скрипели грифелями по аспидным доскам. Меж столов расхаживал учитель в зеленом мундире.
Так началась военная служба Александра Суворова.
Первого января 1748 года Суворов был произведен в капралы и, покинув дом отца в Москве, явился в полк в Петербурге.
Суворову шел уже восемнадцатый год.
Семеновский полк наполовину состоял из дворянских недорослей — их звали «красавцами». Они занимались кутежами и карточной игрой. Быть прихвостнем и прихлебателем богатых товарищей Суворову не позволял его характер, гордый и независимый.
Вторую половину полка составляли солдаты из крепостных крестьян. При полку находилась еще рота отставных солдат. Это были ветераны петровских баталий, соратники Петра Первого.
Один из них внушил Суворову простую мысль.
— Ты не гляди на «красавцев», — говорил солдат. — Они перед начальством норовят отличиться; а ты отличись сначала перед солдатом. Царь Петр Алексеич умел и пушку зарядить, и ружье исправить. Потому он и турок и шведов бивал.
В полку Суворову пришлось испытать все тягости солдатской службы. Сохранилось от этого времени письмо Александра отцу. Он писал кратко.
«Здоров. Учусь. Служу. Суворов».
Суворову приходилось стоять и в караулах: при складах, тюрьмах, в крепости и в императорских садах. Он нес строевую службу наравне с простыми солдатами полка. Однажды Суворову пришлось стоять на часах у Монплезира, любимого павильона Петра Великого в Петергофском парке.
В это время к Монплезиру подошла в сопровождении канцлера Бестужева и иностранца, лейб-медика графа Лестока, императрица Елизавета, дочь Петра. Бестужев и Лесток горячо спорили.
— В России, как и во всем мире, можно подкупить кого угодно, — говорил Лесток, — генерала за сто тысяч рублей, а вот этого солдата за рубль…
Лесток подошел к Суворову и взял его за перевязь.
— Не смейте касаться часового на посту! — воскликнул Суворов, отступая на шаг.
— Каков мальчик! — удивился Лесток.
— А вот мы сейчас испытаем, прав ли мой лейб-медик, — сказала Елизавета Петровна. Она взяла у Бестужева серебряный рубль и протянула часовому: — Ты мне нравишься, возьми рубль!
— Нет, ваше величество, устав караульной службы запрещает часовому брать подарки, тем более деньги.
— Но я тебе приказываю, ведь ты знаешь, кто я!
— Тебе, дурак, императрица дает, бери! — прибавил граф Лесток, хлопнув часового по плечу.
Суворов вспыхнул и воскликнул:
— Если вы, сударь, еще коснетесь меня рукой, я вызову караул! Часовой — лицо неприкосновенное.
— Молодец! — похвалил Бестужев.
Елизавета Петровна кинула рубль на песок к ногам Суворова и сказала:
— Возьми, когда сменишься с караула… Видите, граф, — прибавила она, обращаясь к Лестоку, — русского солдата подкупить невозможно.
ИЕГУДИИЛ ХЛАМИДА[1]
Странная птица
Самарский вице-губернатор Владимир Григорьевич Кондоиди стоял у распахнутого на улицу окна своего кабинета в третьем этаже губернского правления.
Наступила степная, скоротечная весна. По тротуару солнечной стороны плыли, скрывая головы и плечи дам, яркие летние зонтики — розовые, белые, красные, голубые. Припекало. От асфальтовых тротуаров пахло по-летнему, и уже вилась, играя с уличным вихрем, пыль.
В белесом безоблачном небе кружил коршун, медленно ввинчиваясь в небо. Где-то неподалеку кричали грачи, еще не поделившие летошних гнезд.
— Гранки[2] из редакции на цензуру, — возвестил, войдя, курьер.
— Ступай! — не оборачиваясь, резко павлиньим голосом выкрикнул Кондоиди.
Внизу по булыжной мостовой протарахтела и промчалась извозчичья пролетка. В ней прямо и строго сидел кто-то в широком черном плаще — нет, даже не в плаще, а в какой-то широчайшей черной мантии. Голову и лицо седока скрывала черная же шляпа с широкими полями.
— Это еще что за птица? — проворчал начальник, глядя на улицу.
Кондоиди успел заметить только руки, важно скрещенные на палке с загогулиной, твердо поставленной перед седоком. Загибом своим палка напоминала ерлыгу степных чабанов; должно быть, ширококрылая черная «птица» прилетела от южных приморских степей.
Курьер еще стоял в дверях с пухлой пачкой листков в руке. Он повторил:
— Они просили…
— Ступай! Стой! Закрыть окно!
Курьер положил на стол пухлую стопку серых и сырых листков, тиснутых на корректурном станке.
Закрыв окно, курьер на цыпочках вышел. Кондоиди сел за стол и брезгливо отодвинул в сторону обшлагом сюртука стопку гранок.