Страница 52 из 63
Друцкая велела кучеру ехать по Тверской в генерал-губернаторский дворец.
Дорогой обе женщины не обменялись ни одним словом: старуха ничего не спрашивала, а Лейла не смела сама заговорить. Оставив Лейлу в карете у подъезда генерал-губернаторского дворца, Друцкая вошла в дом и, пробыв там с час, вернулась, довольная чем-то, с двумя казенными пакетами в руках, и приказала кучеру ехать на бульвар к дому обер-полицмейстера… Только тут встревоженная Лейла догадалась об участи, ей приготовленной. Когда карета остановилась у ворот обер-полицмейстерской квартиры, Друцкая предложила Лейле выйти и следовать за нею в дом. У дверей стояли два солдата. Выпрыгнув из кареты, Лейла, вместо того чтобы последовать за Старухой, подобрала юбки и пустилась бежать по тротуару вверх по Тверской.
— Держите ее! — закричала Друцкая.
Вслед беглянке пустились с криком «Держи, держи!» ездовой лакей Друцкой и один из солдат. Лейла их опередила далеко и вот-вот могла скрыться на Тверском шоссе, по которому в обе стороны катились тройки, кареты, шли скрипучие обозы, а на перекрестке у Тверских ворот шел оживленный торг всякой всячиной и толклась кипучая толпа. Видя, что Лейлу не догнать, второй солдат вызвал со двора конника и послал его вслед беглянке. Друцкая ахнула: конник настиг Лейлу, девушка упала от толчка коня наземь и закричала, со всех сторон сбежался народ. Вот Лейлу подняли с земли и, закрутив назад руки, ведут обратно к дому обер-полицмейстера.
Конник настиг Лейлу.
Платье Лейлы разорвано и в пыли. Она что-то исступленно кричит, плюет в лица ведущих ее за руки торговцев и тщетно старается вырваться из их крепких лап. Вслед бежит народ. Лейла кричала:
— Я — царская дочь! Вы не смеете меня бить! Караул!
Друцкая поспешно передала один казенный пакет жандарму, промолвив:
— Передай, любезный, кому тут написано, да скажи дежурному адъютанту, что, мол, княгиня Друцкая кланяется генералу, а сама она нездорова…
Старуха забралась в карету и велела ехать домой, чтобы избежать участия в уличном случае. Да и разъяренный вид Лейлы сильно напугал княгиню. Всю дорогу старуха крестилась, приговаривая: «Слава богу, превосходно! Слава богу, отлично…»
Друцкой ожидал возвращения матери с нетерпением. На его немой вопрос, вернувшись, мать, облегченно вздохнув, ответила:
— Все устроено к лучшему, дружок! Ты можешь больше не волноваться за ее судьбу.
— Где она? Как вы с ней поступили, матушка?
— Очень просто, дружок! Я взяла в канцелярии генерал-губернатора бумажку и повезла девчонку к обер-полицмейстеру. Та, подлая, догадалась — подобрала подол и без всякого стыда пустилась бежать по бульвару. Ну, да ее тотчас поймали, и уж теперь она, наверное, сидит за решеткой…
Изумленный Друцкой воскликнул:
— Матушка! Неужели? Неужели вы поступили так, как говорите? Я не верю…
— Что же я стану лгать тебе из-за какой-нибудь дряни?
— Не верю ушам своим! Как же с нею теперь поступят?
— Поступят, как следует: отправят в Опекунский совет, и уж там опекун разберется и определит девку к ее месту… Эдакая дерзость: ослушаться воли самой государыни, да еще кричать на всю Москву «я — царская дочь»!
— Нет, матушка, нет! — вскричал Друцкой и ринулся было вон из комнаты матери, но был остановлен ее окриком:
— Постой, сударь, постой! Не горячись. И тебе кой-что велено передать. Ступай-ка, друг мой, немедля под арест на Тверскую гауптвахту — туда послали солдата и комнату тебе приготовляют. А о вольных поступках ваших будет с фельдъегерем послано государыне. Будем ждать ее милостивого решения.
— Матушка! Я должен повиноваться, если таков есть приказ. Но вы… вы, матушка, поступили жестоко и несправедливо!
— Полно, придержи-ка свой язык, сударь, да ступай с богом. А то еще наговоришь дерзостей матери и станешь потом каяться. Поверь мне, я избрала для нее и для тебя лучшую участь. Наконец-то решились вымести из Москвы сор, а то где скандал или крик, кто скандалит — «царские дети»! Ступай. Я велела для тебя заложить дрожки. Возьми-ка — вот приказ о твоем аресте, да и отдай сам коменданту.
Друцкой принял из рук матери пакет, запечатанный большой гербовой печатью генерал-губернатора, и, поникнув головой, вышел от матери.
Накинув плащ поверх флигель-адъютантского мундира, Друцкой сел на дрожки и крикнул:
— Пошел!
Рысак бешено схватился с места. Кучер знал любовь молодого князя к лихой езде. Повернув по бульвару, дрожки, не сдавая хода, взлетели в гору и помчались вдоль липовых аллей.
За Никитскими воротами Друцкой вдруг увидел впереди, что по мостовой меж двух драгунов с обнаженными саблями идет, спотыкаясь, Лейла. Внезапно решение возникло в голове офицера.
— Стой! — закричал Друцкой голосом команды, когда дрожки сравнялись с конвоем Лейлы.
В одно и то же мгновение кучер с маху осадил рысака; он, храпя, сел на задние копыта, высекая искры из-под подков.
Остановился и конвой. Лейла взглянула в лицо Друцкого — офицер прочитал во взоре Лейлы гнев и презрение.
Друцкой усмехнулся и, распахнув плащ, показал драгунам флигель-адъютантский аксельбант.
— Давай сюда приказ обер-полицмейстера! — строго крикнул Друцкой, увидя пакет за обшлагом одного из конвоиров. — Видишь, у меня приказ генерал-губернатора — доставить арестантку тотчас на Тверскую гауптвахту.
Друцкой показал драгуну именную генерал-губернаторскую печать на своем пакете и дал прочесть адрес на пакете: «Его высокородию господину коменданту Тверской гауптвахты. Весьма спешное».
Старший конвоир отдал свой пакет Друцкому и вложил саблю в ножны. Друцкой схватил девушку и, посадив на дрожки перед собой, прикрыл полой плаща.
Драгун откозырял Друцкому.
— На Ямское поле! — приказал кучеру Друцкой. — К Андрею!
Обгоняя тяжелые дорожные экипажи, в облаке едкой горячей пыли дрожки мчались по Тверской-Ямской. Обнимая Лейлу, Друцкой напрасно думал разбудить в ней тепло приязни. Девушка была суха и холодна и ни одним движением, ни одним взглядом не выразила благодарности.
Дрожки остановились перед довольно большим деревянным домом, скрытым за густой зеленью палисадника. Окна дома были наглухо закрыты ставнями.
На громкий стук кольцом щеколды калитка приоткрылась, и из нее выглянул старый цыган в шапке седых кудрей. Он кинулся целовать Друцкого в плечо, приговаривая:
— Ох! Негаданная радость! Входи, входи, дорогой князенька… Да с кем же ты это? Да не в пору. Вся артель моя еще спит.
— Сейчас объясню, Андрей!
Цыган впустил Друцкого и безмолвную Лейлу во двор и тотчас задвинул калитку воротным засовом. Со двора, накрытого густой тенью лип, цыган ввел гостей в дом, где от закрытых ставней был прохладный сумрак. Сразу нельзя было разглядеть убранство комнат. Друцкой шел покоями уверенно, а Лейла со свету не видела ничего, только чуяла под ногой толстый мягкий ковер да ударял в нос терпкий запах старого табачного дыма и пролитого вина. Друцкой усадил Лейлу на широкий диван, а сам в поспешных, путаных выражениях рассказал цыгану о Лейле и начал просить, чтобы цыган дал у себя девушке приют на несколько ночей.
— Ты знаешь, князь, что я один не волен согласиться. Что скажет артель, то сделаю и я.
— Смотри, Андрей, она совсем цыганка. Наряди ее, и никто не отличит ее от ваших. Она умеет плясать и, наверное, поет…
Цыган внимательно разглядывал привычными к сумраку глазами сидящую Лейлу, усмехнулся и покачал головой:
— Ты еще мало знаешь наших женщин, князь, если говоришь, что это цыганка. Она совсем другого рода — может быть, древнее зори…[2] Что ж делать: останься, девушка, у нас, если у тебя нет другого приюта. Это я делаю только для князя — он мне друг.
Лейла сидела молча. Друцкой взял ее за руку.
— Милая Лейла, — сказал он, — поверь мне, что я сделаю все, чтобы к лучшему устроить твою судьбу. А пока прощай!
Девушка не ответила Друцкому. Он выпустил ее руку, смущенный; рука упала на колени Лейлы, словно мертвая.