Морской узелок. Рассказы

И поскакал к монастырю.

Видим, дело нешуточное, хоть и не без смеха. Господа офицеры командуют что надо! О штурмах мы тогда только от старых солдат слыхали. «Ура!» Побежали. Окружили монастырь со всех сторон, откуда-то лестницы взялись. Лезут суздальские гренадеры на стену. Бревна у ворот подняли, раскачали, в ворота бьют. Монахи тараканами по монастырю забегали. На колокольне всполох в самый большой колокол ударили. Да что делать? Ворота сломались, распахнулись.

Так Суворов нас штурмовать с первого раза учить взялся.

Суворов въехал в монастырь. И мы во двор вошли с барабанным боем. Видим, стоит архимандрит с крестом в руках, ветхий старец, от злости или от испугу трясется. Суворов перед крыльцом с коня долой, крест поцеловал и говорит: «Не пугайтесь, это не нашествие варваров, а практика для науки. Вреда мы сделали, кроме испуга, немного — все вам из полковых сумм вернется. Дозвольте только моим солдатам обогреться и обсушиться».

Что делать архимандриту? Позвал полковника и господ офицеров на чашку чая к себе. Нас по кельям развели. На кухню… Весь полк в монастырь вобрался. Обсушились мы, согрелись…

— А блины-то, верно, пекли? — спросил капрала молодой солдат, по прозванию Гусек.

— Были и блины, да на всех не хватило, — ответил капрал.

— Поди, царица Екатерина его не очень похвалила, что он архимандрита напугал?

— Настоятель хоть чаем Суворова и поил, а все-таки архиерею пожаловался. Архиерей — митрополиту. Митрополит — в синод. Обер-прокурор синода — Катерине. Ну, она не очень-то митрополитов жалует, только посмеялась. «Оставьте его, говорит, он чудак. Я его знаю». Так вот и началось у нас учение в Суздальском полку с ночного похода и штурма. «Полевой полк, — говорит Суворов, — каждую минуту похода должен ждать. А солдат должен дело знать не хуже офицера…» Понял? — строго глядя в глаза Гуська, сказал капрал.

— Понять можно, дедушка! Да знать-то это нам откуда? Из деревни мы, мужики ведь, не могу я знать-то.

— Ну, хлопчик, если ты ему скажешь: «Не могу знать», — от тебя клочья полетят. Раз ты должен знать — и можешь.

— Да как же я ему скажу, если и подлинно чего не знаю?

— А уж вывертывайся как знаешь.

— Ну спроси меня чего-нибудь.

— Хорошо! Отвечай мне, будто я сам Суворов.

— Ладно.

— Чего «ладно»? Вишь развалился! Раз я — Суворов, встряхнись, стань стрелкой, гляди весело! Во-во, так. Не пальцами шевели, а мозгами… Гусек!

— Есть такой.

— Где вода дорога?

— Вода в ведре, а рога у коровы!

— Так. Молодец, чудо-богатырь! Ну-ка еще… Гусек! Долга ль дорога до месяца?

Гусек прищелкнул языком, сдвинул шапку на глаза, посмотрел на небо и почесал в затылке. Капрал повторил вопрос, обращаясь к старому солдату:

— Капрал!

— Здесь!

— Долга ль дорога до месяца?

— Два суворовских перехода, господин капрал.

Гусек сорвал шапку с головы и ударил о землю.

— Эх, Гусек, не догадался! — кричали молодые солдаты. — Поднапрись, Ваня…

— Погоди, постой, товарищи! Дедушка… Загадывай еще, ну-ка!

— Гусек!

— Здесь, господин капрал.

— Когда вода дорога?

— Когда пить захочется, господин капрал.

Солдаты захохотали.

— Оно хоть и не так, а верно. Вода на пожаре дорога… Гусек! Где железо дороже золота?

— На войне, дедушка!

— Молодец, Гусек! Из тебя толк будет.

— А ты еще ему скажи, когда и Суворову «не могу знать» можно ответить, — посоветовал другой старик.

— Бывает, что и так.

— Когда же это, дедушка?

— А вот Суворов спросил однажды солдата: «Что есть ретирада?» А «ретирада», надо вам, хлопцы, знать, означает отступление. Всем известно, что Суворов отступать не любит. «Что есть ретирада?» Солдат, глазом не моргнув, отвечает: «Не могу знать!» Суворов инда подпрыгнул. «Как?» — «Да так! У нас в полку такого слова нет». Суворов, прямо как рафинад в чаю, растаял. «Хороший полк!» — говорит. Обнял и поцеловал солдата. Если тебя Суворов спросит: «Что такое сикурс?» (Значит, «прошу помощи») или: «Что есть опасность?» — смело отвечай: «Не могу знать. У нас в полку такого слова нет».

Вот так он нас, суздальцев, кое-чему и выучил. На ноги поставил, — закончил свой рассказ старый суворовский капрал.

КОРМОВОЙ ФЛАГ «ГРОМОБОЯ»

Ночью на рейде стоял густой туман. До того густой, что с палубы «Громобоя» огни других кораблей чуть угадывались глазом. К восходу солнца туман сразу отделился от воды. Будто чья-то рука сдвигала медленно с картины белый лист бумаги: под обрезом туманного покрова сначала показалась зеленая водная гладь рейда, затем обнаружились черные громады крейсеров: «России», стоявшей на якоре впереди «Громобоя», ближе к выходу с рейда, и «Рюрика» — за «Громобоем». Потом на соседних кораблях можно было разглядеть поднятые до места катера и баркасы; показались желтые, словно стволы гигантских сосен, дымовые трубы — из них струились почти невидимые дымы.

По команде «На флаг!» под дробный грохот барабанов и звуки горна на бизань-мачту «Громобоя» взлетел белый комочек свернутого флага. Сигнальщик коротким рывком сдернул с флага петлю фала, и, резво плескаясь, флаг расцвел синим косым андреевским крестом на белом поле. И все на «Громобое» — от командира на переднем ходовом мостике до часового у флага на заднем мостике — вздохнули: флаг развернулся хорошо. Легкий ветерок повеял кстати. Мелкие волны, лопоча за бортом, зарябили воды рейда.

И на «России» и на «Рюрике», одновременно с «Громобоем», распустились на гафелях флаги. На средней мачте «России» подняли еще адмиральский флаг.

Все прошлые дни, пока эскадра отдыхала на рейде от последнего набега на вражеские берега, флаги подымались на кормовых флагштоках. Кормовые флаги на гафелях бизань-мачт говорили, что эскадра опять выходит в море.

На «Громобое» пробили две склянки.

Сигнальщик Цветков стоял на заднем мостике над правым бортом корабля. Кроме Цветкова, на мостике под флагом стоял часовой с винтовкой у ноги, а у левого борта мичман Свиридов, не спускавший глаз с адмиральского корабля в ожидании сигнала сниматься с якоря…

«Громобой» должен репетовать сигнал — повторить его для «Рюрика» и миноносцев.

Цветков все время семафорил «Рюрику» флажками. На формарсе «Рюрика» стоял и семафорил Цветкову тот самый Смыков, с которым, как слышал Свиридов, Цветков подрался на берегу в баре. Они уже успели, должно быть, помириться.

— Ха! Ха! Ха! — услышал вдруг мичман тихий хохот Цветкова: сигнальщик смеялся так, будто читал «ха-ха-ха» по книге.

Мичман повернулся и увидел, что Цветков стоит, поджав живот скрещенными флажками, что, очевидно, и означало «ха-ха-ха!».

Взмахнув руками, Цветков заговорил снова. Он сигналил так быстро, что мичман едва успевал читать. Сигнальщики разговаривали азбукой Морзе без шифра, обрывая слова на первых буквах. Так разговаривают знаками опытные глухонемые, дополняя слова улыбкой, движением головы, пожимая плечами, подмигивая. На расстоянии от «Громобоя» до «Рюрика» нельзя было разглядеть ни улыбок, ни подмигиваний, ни «фонарей», подставленных друг другу приятелями. Но мичман увидел, что на «ха-ха-ха» «Громобоя» сигнальщик с формарса «Рюрика» ответил, трепеща раскинутыми флажками, словно порхающий жаворонок. Вероятно, это означало ехидное «хи-хи-хи!», потому что Цветков рассердился, вслух «загнул» матросское словечко и ответил «Рюрику» с молниеносной быстротой.

Мичман уловил смысл этих слов:

«Никогда не сдадимся. Не робей, друг! Не выдадим, братишка. На «Громобое» нет крыс, не спустим флага…»

— Цветков, что ты делаешь? — строго спросил мичман.

— Балуемся для практики, ваше благородие.

— Прекратить частные разговоры!

— Есть.

И Цветков медленно и раздельно всеми буквами передал на «Рюрик»: «Прекратить!»