Страница 5 из 50

Пруссачество и социализм

Шпенглер Готтфрид Освальд Арнольд

следовательно, никакого порядка. Не государст-

во, а ничто: равенство всех, идеальный анар-

хизм, на практике (1799, 1851,1871,1918) жиз-

неспособность целого сохраняется только благо-

даря деспотизму генералов или президентов.

И то и другое называется демократией,

но в совершенно разном значении этого слова.

О классовой борьбе в марксистском смысле

здесь нет и речи. Английская революция, вы-

двинувшая тип независимого, только перед са-

мим собой ответственного частного лица, была

вообще направлена не против сословий, а про-

тив государства. Государство было упразднено,

как в светском, так и в духовном отношении,

на его место стали те преимущества, кото-

рые предоставляло островное положение. Со-

словия существуют и поныне, всеми уважае-

мые, инстинктивно признаваемые и рабочими.

Одна лишь французская революция представ-

ляет <борьбу классов>, но не хозяйственных

классов, а различающихся по своему общест-

венному положению групп. Малочисленное со-

словие привилегированных поглощается одно-

родной народной массой - буржуазией.

Немецкая же революция возникла из теории.

Немецкий, точнее, прусский инстинкт гово-

рил: власть принадлежит целому. Отдельное

лицо ему служит. Целое суверенно. Король -

только первый слуга своего государства (Фрид-

рих Великий). Каждому отводится предназна-

ченное ему место. Приказывают и повинуются.

Все это, начиная с XVIII века, и есть авторитар-

ный социализм, по своему существу чуждый

либерализму и антидемократичный, поскольку

речь идет об английском либерализме и фран-

цузской демократии. Точно также ясно, что

прусский инстинкт враждебен революции. При-

способление этого организма, проникнутого ду-

хом XVIII века, к духу XX века составляло за-

дание организаторов, задание, которое в сов-

сем ином, специфически прусском, смысле

можно было бы назвать либеральным и демо-

кратическим. Но радикальная теория произве-

ла часть народа в четвертое сословие. В стране

крестьян и чиновников это - сущая бессмыс-

лица. Теория эта дала преобладающему боль-

шинству народа, разделенному на бесчисленное

множество профессий, кличку <третьего сосло-

вия> и, таким образом, признала его объектом

классовой борьбы. Она превратила в конце кон-

цов социалистическую идею в привилегию чет-

вертого сословия. Под гипнозом этих построе-

ний произошли ноябрьские выступления, на-

правленные на завоевание того, что по сущест-

ву издавна существовало. И так как в тумане

лозунгов этого не заметили, - разбили то, к че-

му стремились. Вдребезги рассыпалось не толь-

ко государство, но и партия Бебеля - образцо-

вое произведение истинного социалиста, счи-

тавшегося с фактами; она была до последней

степени проникнута духом военной дисципли-

ны и авторитета и, именно благодаря этому,

могла бы служить несравненным оружием в ру-

ках рабочего класса, если бы он захотел при-

вить государству дух нового столетия. Такой

результат сделал революцию смешной до отчая-

ния: она разразилась, чтобы поджечь собствен-

ное жилище.

Обещание, которое немецкий народ в 1914 го-

ду дал сам себе, то дело, которое он начал мето-

дично, без излишнего пафоса осуществлять, то,

во имя чего пали два миллиона людей, было от-

вергнуто и уничтожено. И тогда революционе-

ры беспомощно остановились, не зная, что

предпринять, чтобы доказать самим себе факт

существования движущейся вперед револю-

ции. Это было необходимо, так как рабочий,

ожидавший чего-то совсем другого, недоверчи-

во озирался. Однако этого нельзя было достиг-

нуть одним лишь ежедневным выкрикиванием

в пустое пространство боевых лозунгов.

Итак, невозмутимо либеральный Михель восста-

новил опрокинутый трон и сел на него. Он был

добродушным наследником этого шутовского

переворота, всем сердцем враждебный социализ-

му, и потому одинаково не переносящий консер-

ваторов и спартаковцев, преисполненный стра-

ха, чтобы в один прекрасный день обе партии не

обнаружили между собою общее начало. Карл

Моор^, заседавший в клубном кресле, свободо-

любиво и терпимо относился ко всем охотникам

за наживой, даже самым сомнительным, при ус-

ловии, чтобы республиканско-парламентарно-

демократический принцип сохранялся в непри-

косновенности, чтобы были щедры на слова

и умеренны в действиях, чтобы смелость, реши-

мость, дисциплина в подчинении и остальные

проявления сознания авторитетности заботливо

устранялись из окружающей его среды. Для сво-

ей защиты он призвал на помощь подлинного

солдата - единственное создание ноябрьских

дней - и все же затаил глубокое недоверие к ду-

ху милитаризма, без которого Веймарский фарс

скоро пришел бы к концу.

Того, что здесь было проявлено в области мы-

шления, способности к созиданию, выдержки

и достоинства было вполне достаточно, чтобы

раз и навсегда опозорить парламентаризм в Гер-

мании. Под знаком черно-красно-желтого зна-

мени, которое, благодаря этому, окончательно

стало смешным, были возобновлены все нелепо-

сти <церкви св. Павла>, в которой политика

точно так же вместо действия сводилась к пра-

здной болтовне, возведенной в принцип. Герой

1917 года достиг вершины успеха: достойное

его перемирие, достойный его союз народов

и мира, достойное его правительство. Михель,

улыбаясь, махал шляпой в ожидании, что

Джон Буль проявит великодушие и, прослезив-

шись, подписал мир, когда тот действительно

проявил его, выдвинув в качестве своего управ-

ляющего делами рассвирепевшую Францию.

Веймар осужден в сердце народа. Никто даже

не смеется. Утверждение конституции наткну-

лось на абсолютное равнодушие. Веймарские

деятели полагали, что парламентаризм еще

в начале своего развития, между тем как в дей-

ствительности даже в Англии он быстро идет

к упадку. Так как оппозиция представлялась

им показателем парламентского всемогущества

(английская система, на самом деле, кладет

в основу существование сильных индивидуаль-

ностей, которые издавна разделяются на две

друг друга обуславливающие группы, у нас же

не было и речи о сильных индивидуальнос-

тях) - то они неизменно пребывали в оппози-

ции по отношению к правительству, которого

больше не существовало: картина класса в шко-

ле, когда нет учителя.

Этот эпизод, конечно, заслужит в будущем

глубочайшее презрение. 1919 год знаменует со-

бой низшую точку падения немецкого достоин-

ства. В церкви св. Павла сидели честные глуп-

цы и доктринеры, натуры склада Жан Поля^;

здесь же чувствовались личные интересы. Эти

партии слишком часто смешивали родину с вы-

годой. Мы переживаем эпоху Директории^

раньше Термидора^. Горе нам, если впоследст-

вии придется наверстывать промежуток пути,

через который мы перескочили! Не может быть