Избранное. Том 1

Мы сели обедать. Разговор не клеился. Поели молча. Я убрала со стола, помыла посуду и прилегла с книгой на диване. Даня ушел, захватив футбольный мяч. Мария Кирилловна присела к письменному столу — ей нужно было закончить кое-какие расчеты.

Я не заметила, как уснула. Проснулась в 9 часов вечера. Мария Кирилловна нервно ходила по комнате.

— Ефрем Георгиевич еще не вернулся? — испугалась я.

— Нет.

Я не знала, что сказать. Только посмотрела на Пинегину. Сейчас было заметно, что ей под сорок. Обычно она выглядела лет на десять моложе. Уголки ее рта, всегда задорно приподнятые как бы в лукавой улыбке, теперь в тревоге и унынии опустились. Серо-голубые глаза ввалились, в них застыл ужас. Я бросилась к ней.

— Мария Кирилловна, дорогая, надо его искать. Поднять тревогу!

— Надо подождать до полуночи. Лесники иногда заезжают далеко. Территория с целое государство...

Ох! Ей мучиться целых три часа. Может, гораздо больше.

— Это вы каждый раз так волнуетесь, когда он задерживается? — спросила я.

— Каждый раз... Особенно последнее время. Вы не знаете, Тася, какой это чудесный человек! Выйдем на крыльцо, мне душно!

Мы сели на ступеньках. К вечеру выпал туман, и я подумала, если придется искать, это осложнит поиски. У меня тоже заныло сердце. Уже скрылись в тумане небо, река, вершины сосен, даже сарай, который был в двадцати шагах от дома.

— Сколько лет вы женаты? — попыталась я разговорить Марию Кирилловну, чтоб отвлечь ее от этого тяжелого ожидания. Она сидела, задумавшись, обняв руками колени.

Я невольно заметила, сколько в ней женственности, которая так изредчала теперь. Хоть бы и я — мальчишка в юбке! Занятия спортом, тяжелая практика в лесах, общество мальчишек с самого детства. Я была забиякой, и все мальчишки в школе меня побаивались и уважали. Я хоть не ходила никогда в брюках, как мои подруги, и у меня две толстые длинные косы. Возни с ними много, мама удивляется, почему я их не остригу. «Тася, это же немодно, наконец!» А мне жалко с ними расставаться, волосы — лучшее, что у меня есть: скуластая, глаза небольшие и глубоко посажены, серо-зеленого «кошачьего» цвета, губы толстые, высокий рост («дылда»!). Не понимаю, за что меня полюбил Василий? И почему я нравилась ребятам? Наверное, просто потому, что им со мной весело — я всегда шучу! И — современные юноши ничего не понимают в женской красоте. Это сказал Брачко-Яворский, и я с ним вполне согласна. А вот Мария Кирилловна — красавица. Тяжелый мужской труд лесничего, ежедневные поездки верхом на лошади, слышит крепкую ругань, может, и самой приходится ругаться и «разносить», а какая женственная, мягкая, ласковая, несмотря ни на что.

Какие чудесные большие синие глаза!

— Семнадцать лет женаты! — сказала она.— Мне было девятнадцать, ему двадцать пять, когда мы поженились. Ефрем ведь здешний. Родился-то он, собственно, на Байкале, но отец его — фельдшер, был послан сюда, в Кедровое, когда открыли больницу, и здесь осел навсегда. Когда Ефрем кончил среднюю школу, началась война. Ушел на фронт, был несколько раз ранен. После войны вернулся сюда, на Ыйдыгу, но уже не застал отца в живых. Он подался на Ангару. Сначала работал плотовщиком, потом стал водником, водил буксиры с плотом. В отпуск приехал навестить мать и познакомился со мной. Мы поженились...

— А вы тоже здешняя?

— Нет, что вы! Я родилась в Саратове. И мать моя была саратовская. Врач. А отец из Ленинграда. Он был лесничим — коммунист. Сам попросился сюда работать. Терпеть, говорит, не могу клочья! Люблю цельные лесные массивы. Он и организовал здешний лесхоз. До этого тайга действительно была ничья. Губили ее жутко. Одни пожары сколько уносили ценнейшей древесины. Каждый год. А как безжалостно губили кедры во время сбора орехов! Слышали про этот метод: околачивание? Большая деревянная кувалда-колот. Обрубок сырого бревна... Ударяют по дереву, пока не упадут шишки. Живая ткань дерева омертвляется, ствол деформируется, древесина загнивает...

А какая техника была: ручные грабли, бутылка для высева семян, мотыга, лопата, топор да ручная пила. Эх, кабы отец видел, какие машины пришли к нам в лесхоз. Вот бы порадовался! А авиация! Отец умер от болезни сердца. В городе умер бы раньше... Его даже в армию не брали из-за сердца. Мама умерла давно, я ее почти не помню. Ну вот, я осталась одна. Такое горе!!! Думала, не переживу. Признаться, растерялась. Мне предложили работу в лесничестве, помощником таксатора. Я немного разбиралась в этом. Отцу часто помогала. Конечно, согласилась. Очень мне было тяжело в тот год, невыносимо! Одинокой чувствовала я себя. Ефрем дал мне то, в чем я больше всего тогда нуждалась,— человеческое тепло! Добрый он. Проводил меня из кино и вдруг у калитки погладил по голове... В точности, как это делал покойный отец. Я разрыдалась. А Ефрем говорит: «Вы не одна! Знайте, вы не одна!» Когда мы поженились, Ефрем через месяц спросил меня: «Какие у тебя были планы на жизнь, ну, если бы не умер отец?» — «Учиться! Я бы пошла в лесной институт».— «Иди и учись,— говорит,— я буду тебе помогать». Вот он какой, мой Ефрем! Я училась в Москве, а он помогал мне. Не всегда и летом мы виделись. Иногда посылали на практику в другие лесничества, где было чему поучиться. И он терпеливо ждал меня все годы. Всегда верил мне! А я ему. Разве может быть иначе, если любишь? Он водил баркасы по Ангаре и Ыйдыге — там, где она судоходна. Он, третий помощник штурмана, конечно, стал бы капитаном...

Мы долго молчали.

— Пойду приготовлю ужин,— сказала Мария Кирилловна, поднимаясь.— Нет, не помогайте. Я сама. Мне необходимо чем-то заняться!

Она ушла в дом. Я осталась на крыльце, все сильнее и сильнее ощущала тревогу. Так я сидела, растерянно смотря в туман, пока меня кто-то тихонечко не позвал. Это был Андрей Филиппович.

— Что делает Мария Кирилловна? — спросил он шепотом, и от этого шепота у меня упало сердце.

— Готовит ужин. Что-нибудь случилось с Ефремом Георгиевичем?

— Боюсь, что да... Рабочие лесхоза встретили его лошадь и отвели ко мне, боясь испугать Марию Кирилловну. Не знаю, говорить ей или пока не надо? Мы начинаем поиски.

— Если бы это была я — лучше говорить все.

— Я тоже так думаю.

Андрей Филиппович долго смотрел на меня, как бы разглядывая, но он, наверное, меня и не видел. Заржала его лошадь, оставленная у ограды, Мария Кирилловна выскочила на крыльцо. Как раз подошел Даня, она его не видела. Мальчик был очень встревожен. Наверное, уже знал.

Жаров рассказал Марии Кирилловне про лошадь. Она отшатнулась и медленно-медленно поднесла руки к лицу.

— Вот оно — пришло! — прошептала она горько. Я думала, она начнет плакать, но она пошла седлать свою лошадь, не сказав больше ни слова.

Когда они уехали, бледный и дрожащий Даня предложил запереть дом и идти искать отца. Я согласилась, но предложила сначала зайти в контору лесничества.

В ярко освещенной конторе мы застали Брачко-Яворского, Жарова, Владимира Афанасьевича, его жену (она уже, видимо, всплакнула), начальника милиции, нескольких лесников, рабочих и Марию Кирилловну. Она была очень бледна, но крепилась. Меня поразило, как спокойно и деловито она себя держала. Пришел председатель колхоза из Кедрового, здоровенный дядя с черной бородой. Он был в сапогах и бушлате. Дверь беспрерывно хлопала — входили и выходили.

— Придется прочесать всю окрестную тайгу,— расстроенно сказал начальник милиции, худощавый пожилой человек. Он ходил крупными шагами по комнате.

На мальчугана все смотрели с сожалением. Что меня поразило: все до одного подозревали убийство. Больше того, были уверены, что убил именно Харитон.

Михаил Герасимович сидел за письменным столом и хмурился.

— Все ждали убийства и не приняли никаких мер,— сказал он на ухо, когда я села рядом с ним.

Вошел запыхавшийся милиционер, совсем молодой паренек с капельками пота на вздернутом носу.

— Чугунов бежал! —отрапортовал он, вытянувшись, начальнику милиции.— С Чугунихой удар. Возле нее кума. Врача вызвал. Будем искать Харитошку?