Наследник

Но постепенно пыл его стал остывать. Теперь, работая над деталью, он уже не думал, как в октябре

сорок первого, что от его работы чуть ли не зависит судьба Москвы. Это время ушло, да и он стал

другим. Сейчас ему хотелось, чтобы его самовыражение и трудовая отдача были какими то другими.

Более значительными. Какими? Этого он не знал, но стал чувствовать неудовлетворенность, ему

стало чего-то не хватать. И Виктор набросился на книги. Он перечитал "Войну и мир", "Хождение по

мукам", почти всего Горького. Полюбил романтику Грина и Паустовского, зачитывался стихами

Есенина. Правда, стихи эти тогда, если и выставлялись на библиотечных полках, то далеко не все и на

самых видных местах. Виктор чувствовал, что в нем происходит какая-то перемена, что-то отживало,

что-то нарождалось, что-то утверждалось. Каждодневная жизнь и содержание прочитанных книг

стали оцениваться им с поправкой на пережитое. Он даже стал сам пописывать стихи о войне и

любви. Но и под страшной угрозой никому бы их не показал.

Однажды во время обеда в заводской столовой Андреич его спросил: — Что-то ты, вроде, закис?

Что-то у тебя в глазах, Витя, мне не нравится. Не случилось ли чего? — Виктор поглядел на

Андреича, увидел его участливый взгляд и честно признался:

— Верно, Андреич, душа что-то стала метаться...

— Лекалить надоело?

Виктор промолчал. Андреич внимательно поглядел на него и сказал:

— Ну что ж, у каждого, как говорится, своя песня. У меня, к примеру, она в металле, я его

понимаю и он меня, вроде, понимает. . А ты грамотней... Ну что ж, ищи... твой отец это бы одобрил,

— он помолчал, вздохнул и проговорил: — Я не обижусь, пойму. Все поймут. .

* * *

Виктор решил закончить, наконец, десятый класс и поступить в вечернюю школу. "Надо получить

аттестат, а там будет видно", — думал он.

* * *

После разговора в баре Виктору мучительно захотелось увидеть Машу или хотя бы услышать ее

голос. Дома он несколько раз подходил к телефону и набирал ее номер, но не дожидаясь ответного

гудка, вешал трубку. Наконец он решился. Набрал номер и стал ожидать. От слышал ответные гудки и

представил себе, как она в своем распахнутом халатике спешит по коридору, стуча каблучками наспех

надетых туфель, как одна из туфель соскочила, и она кое-как, на ходу, снова всунула в нее туго

обтянутую шелковым чулком маленькую золотистую ступню. Вдруг он услышал ее голос: — "Вам

кого?" — Но он не ответил, только еще крепче прижал трубку к уху. Маша повторила вопрос. Виктор

продолжал молчать. Оба они молчали и никто из них не хотел вешать трубку. Они слушали дыхание

друг друга. Вдруг она прошептала: — Позвони еще когда-нибудь...

* * *

Новый, 1945-й год Виктор встречал в компании своего младшего двоюродного брата Леньки, сына

сестры Анны Семеновны, тети Кати. Это она подарила когда-то ему в день рождения того самого

плюшевого мишку, который однажды смутил Машу Туманову своими слишком любопытными

глазками...

Виктор любил небольшой особняк в Пушкаревом переулке. Он даже помнил, как они с матерью

впервые пришли в этот дом, ему тогда было лет семь. Пушкарев переулок оказался длинным,

горбатым и булыжным. Они медленно спускались по нему от Сретенки, высматривая нужный им

номер дома. Наконец в глубине большого и пустынного двора они увидели небольшой кирпичный

домик под зеленой жестяной крышей с полуподвалом и высоким каменным крыльцом. Из его

кирпичной с белым ободком трубы весело клубился дымок. Домик показался Виктору таинственным

пароходом, готовым двинуться в кругосветное плаванье. Анна Семеновна взяла сына за руку, они

поднялись по ступенькам на высокое каменное крыльцо, которое Виктор тут же окрестил про себя

капитанским мостиком, и нажала своим длинным пальцем в черной лайковой перчатке белую пуговку

звонка. Им открыли дверь, и они вошли в небольшую, ярко освещенную прихожую. Продолжая свою

игру, Виктор назвал ее про себя верхней палубой, а слева и справа были двери в каюты... Деревянная

лестница с перилами крутым витком вела куда-то вниз, там по расчетам Виктора, должно было

находиться машинное отделение...

Родители Леньки занимали в этом доме три небольших комнаты, все они отапливались одной

голландской печкой. Много дорогих воспоминаний было связано у Виктора с этим домом. Он любил

приходить сюда до войны. Растопит, бывало, зимой тетя Катя печку и убежит в полуподвал на кухню

("машинное отделение"), а печка гудит, дрова потрескивают. Тихо, тепло, уютно. Виктору в такие

минуты казалось, что откуда-то должен вылезти блоковский карлик и остановить стрелки, почти

неслышно тикающих старинных настенных часов. Хотелось сесть у окна, смотреть в синий снежный

зимний вечер и писать стихи.

...Это был первый Новый год Виктора, который он встречал после возвращения домой. Все еще

гремела война, все еще приходили "похоронки", но люди уже привыкли к победным фейерверкам и

салютам, все чувствовали, что этот новый год принесет наконец долгожданную победу. Настроение

было праздничное. Друзья брата знали, что Виктор бывший офицер-фронтовик и, несмотря на то, что

он был совсем не намного их старше, оказывали ему особое уважение и внимание. Заставили сесть за

стол на почетное место, усадили рядом с ним самую красивую девушку с огромными голубыми

глазами и длинными золотистыми локонами. Виктор старался, как мог ее развеселить, пытаясь быть

остроумным и находчивым, как и подобает гвардейскому офицеру. Но его прекрасная Незнакомка

лишь кокетливо опускала свои длинные ресницы и загадочно улыбалась. В конце концов Виктор

понял, что она его просто-напросто стесняется, что он кажется ей значительно старше своих двадцати

лет из-за офицерской формы и орденов.

Он почувствовал, что она, бедняжка, может испортить себе из-за него новогодний праздник, и

поэтому шепнул брату:

— Заведи патефон, а я во время танца передам ее в твои мужественные лапы, а то она совсем

скисла...

— Валяй! — шепнул в ответ Ленька.

Через несколько минут прекрасная Незнакомка, освободившись от пут "старого вояки", стала

самой веселой, остроумной и обаятельной из всех присутствующих в компании девчат. "Каждому

овощу свой сезон", — вспомнил Виктор народную мудрость. Он вышел в прихожую, закурил,

задумался. После того бессловесного разговора с Машей он больше ей не звонил. Мысль о новом

звонке не давала ему покоя все предновогодние дни, но он никак не мог решиться. А сейчас,

подвыпив, осмелел.

Трубку взяла она сама.

— Ну, здравствуй! — выдохнул Виктор. — Это я.

Ему показалось, что он видит ее усталую улыбку.

— Здравствуй, Витя, — просто сказала она. — Я... я... ждала сегодня твой звонок.

— Ты что делаешь? — спросил он, стараясь унять свое дыхание.

— Что я делаю? — переспросила Маша. — Ты помнишь Зою Кузнецову?

— Конечно, — ответил Виктор. — Мы выпили с ней по рюмке вина за... конец... войны,

немножко... всплакнули.., ну, вот. . и все.

— Слушай, Маш, а может быть... — он не решался сказать то, о чем, не признаваясь самому себе,

думал все эти дни, — а может. . я... загляну к вам?

Маша ответила сразу:

— Да, конечно. Я.., мы будем... ждать.

— Еду! — крикнул Виктор и, бросив трубку, стал искать Леньку. Он обнаружил его в одной из

комнат, сидящим на диване в обнимку со своей бывшей прекрасной соседкой. Будучи до крайности

возбужден только что состоявшимся разговором, он, даже не извинившись за свое вторжение,

попросил брата выйти с ним на минутку.

— Ну что тебе? — недовольно спросил Ленька, когда они вышли в другую комнату.

— Ревнуешь?