Наследник

напившись из-под крана и освежив лицо и голову, он на цыпочках, стараясь не шуметь, вернулся к

Ирине. Она уже сидела на диване, одетая и причесанная.

Виктор подошел к дивану и неожиданно для себя поцеловал ей руку. Она улыбнулась и погладила

его по голове. Он обнял ее и стал целовать, но она отрицательно покачала головой и встала.

Они ушли, не простившись с Пантелевной. Виктор проводил Ирину до Климентовского переулка,

дальше она не разрешила, сославшись на какое-то срочное дело. По дороге Виктор говорил ей о своей

любви, она не очень весело смеялась, закрывала ему рот ладошкой. Когда же он стал уговаривать ее

забыть дорогу на Валовую улицу, она нахмурилась и ушла в себя.

Прощаясь, Виктор протянул ей бумажку с номером своего домашнего телефона и смущаясь

проговорил:

— Обязательно позвони. А... если... что-нибудь будет. . не беспокойся... у меня тетка гинеколог. .

Девушка удивленно спросила:

— А что может произойти? Ты о чем?

— Ну как?... — покраснел Виктор. — Мало ли... ведь всякое бывает. .

Она поняла о чем он и расхохоталась:

— Испугался? Не бойся... У моей матери корова в Мытищах есть... прокормлю... Она помахала ему

рукой и убежала.

Шли дни, недели. Ирина не давала о себе знать. На все вопросы Виктора Копченый пожимал

плечами:

— Откуда мне знать, где летает эта птаха. Что я доктор?

Виктор не отставал:

— Ты мне друг или кто?

— Откуда мне знать? Я и сам ее тогда в первый раз увидел.

— Как это? — изумился Виктор.

— Очень просто, — ответил Копченый. — Ты что, маленький? Для тебя ж ее пригласили. У нас за

добро добром платят. Понял?

— Знал бы, не пошел, — зло сказал Виктор.

— Гордость фраера сгубила, — засмеялся Копченый. — Влюбился что ли? У тебя ж есть Машка

Туманова, вот и гужуйся с ней. А это так — семечки.

Виктор покраснел и смущенно отвел глаза. Копченый напомнил ему о том, о чем он так не хотел

думать...

* * *

Их тянуло друг к другу, но они старались не давать никакого повода окружающим догадываться об

этом. Только ушлый старшина стал со временем кое-что подозревать. Началось с того, что Дружинин

приказал ему достать для нее дубленку:

— Мерзнет девушка, аж носик вчера на учении в поле посинел... Неужели не жалко?

Старшина ухмыльнулся.

— Жалко, конечно, товарищ комбат. Только ведь дубленка носик не согреет. . Ей бы при ее хрупкой

внешности при штабе воевать...

— Ладно, ладно... при штабе... — нахмурился Виктор, — может еще при Ставке? Добудьте и

доложите. Ясно?

— Ясно! — козырнул старшина.

Были у старшины и другие наблюдения. Однажды днем он случайно заметил, как ординарец

командира батареи Медведенко отнес в хату, где квартировали химинструктор и связистка какой-то

кулек.

— Ты чего туда отнес? — поинтересовался он у ординарца. — Уж не посылку ли из глубокого

тыла с теплыми... этими бузгалтерами?

— Что приказано, то и отнес, — ответил ординарец, единственный батареец, который в силу

своего приближенного к начальству положения, не заискивал перед всесильным старшиной.

Старшина тоже учитывал высокое положение ординарца и потому сменил тон:

— Правильно отвечаешь, солдат, приказ командира не обсуждают.

— Знаем, не первый год служим, — ответил ординарец и заспешил докладывать командиру о

выполнении задания.

А задание ему было дано такое: отнести в хату и положить на койку связистке Ирине, которую так

звала вся батарея, врученный ему кулек, в котором был чай и печенье из офицерского пайка его

командира.

— Отнеси, пока она на учении, а то не возьмет. . — При этом Виктор добавил: — Ведь москвичка,

землячка, а землякам надо помогать... Правильно?

— Так точно! — ответил Медведенко, который относил такие кульки уже не впервой и, конечно,

не знал, что всякий раз к ним была приложена записка в которой Виктор, ссылаясь на братские

чувства, просил Ирину принять от него скромный подарок. Она сначала отказывалась, но потом

смирилась... Ей было приятно, что Виктор думает о ней. В своей заветной тетрадке-дневнике она

записала: "Такое у меня первый раз в жизни... Наверное, это судьба! Как хорошо, господи!".

Старшина посмотрел вслед ординарцу и думал: "Хитришь, рыжий черт. Но ничего, меня не

проведешь". Но больше ничего он так и не смог приметить. Больше ничего не было...

* * *

Был вьюжный январский вечер. Вернувшись в свою хату, замерзший и усталый после полевых

занятий, Виктор повесил на гвоздь шинель и ушанку, скинул валенки и завалился на койку. На столе

мигал огонек керосиновой лампы, он то вздрагивал, то упруго выпрямлялся, словно боролся с какой-

то невидимой силой. Его дрожащая тень на стене напоминала прыгающего чертика, приставившего к

длинному носу растопыренную пятерню... Где-то в углу негромко пиликал знакомый сверчок.

Засыпая, Виктор слышал, как покашливал, ворочаясь на печке, Медведенко, как на покрытых

зеленоватым льдом стеклах окон слегка потрескивал морозец.

Его разбудил громкий стук. Дверь открыл соскочивший с печи Медведенко. Дежурный по

дивизиону лейтенант вручил Виктору телеграмму. Он зажег лампу, быстро пробежал ее глазами.

Прочитал еще и еще раз. Мать сообщала, что 5 января при исполнении служебных обязанностей

погиб его отец. До сознания Виктора долго не доходила эта страшная весть. Он ходил взад и вперед

по комнате, сжимая телеграмму в кулаке.. Он не мог представить себе, что на свете больше нет его

отца, которого он всегда чувствовал где-то рядом, как строгого судью и самого верного друга. И

теперь его больше нет?! Нет, он не желал в это верить...

Медведенко молча наблюдал, как он ходил по комнате, сжимая в кулаке бумажку, чувствовал, что у

Виктора случилось больше горе, но не решался ни о чем спрашивать. Вдруг Виктор всунул ноги без

портянок в валенки, накинул на плечи полушубок и выбежал из хаты. Следом за ним, одеваясь на

ходу, выбежал и Медведенко. Он шел от Виктора на расстоянии десятка шагов и зорко за ним

наблюдал. А Виктор ходил кругами по снежному полю. Вдруг он остановился, достал кисет и долго

сворачивал цыгарку, потом стал шарить по карманам. Медведенко понял: ищет огонька. Он быстро

достал огниво, подбежал к Виктору, высек искру и протянул ему тлеющий фитиль. Виктор сначала

недоуменно поглядел на Медведенко, потом взгляд его стал осмысленным, он прикурил, глубоко

затянулся и, помолчав, глухо сказал:

— Худо мне, Кузьмич. Очень худо... Отец...

— Да я ж так и почуял, — тихо произнес Медведенко. — Война она и есть... война...

Виктор положил руку ему на плечо:

— Пошли в хату, холодно... В хате он лег на койку, закрыл глаза и замер. Мысли путались, перед

глазами проплывало лицо отца, строгое, задумчивое, улыбчивое... Вдруг дверь приоткрылась и вместе

с крутой волной голубых снежинок в хату кто-то вошел, бесшумно, как приведение... Но он это

почувствовал, до его лица долетели снежинки. Приподнялся на локте:

— Кто там?

Увидел:

— Ирина. Она остановилась посреди хаты и скрестив руки на груди, прошептала:

— Это ... я.

Он вскочил и подбежал к ней:

—Вы?!

— Я, — тихо сказала она.

— Я все знаю..., я знаю, как это ужасно... Я хочу сейчас быть с Вами рядом.. — она, глядя на него

широко раскрытыми, полными слез, глазами, положила)руки на его плечи. — Извините..., но я... не

могла иначе...

Виктор прижал голову к ее груди, его плечи дрогнули. Она, сдерживая слезы, молча гладила его по

голове, тяжело дыша, прошептала:

— Я... побуду. . с тобой..., можно? — Он глухо спросил: — Тебя кто-нибудь видел? — Она вдруг

преобразилась, гордо подняла голову и громко сказала: — Не знаю! Может быть! Мне наплевать! —