Сборник Кирши Данилова

УСЫ, УДАЛЫ МОЛОДЦЫ

Ах, даселева Усов и слыхом не слыхать, А слыхом их не слыхать и видом не видать, А нонеча Усы проявились на Руси, А в Новом Усолье у Строгонова. Они щепетко по городу похаживают, А караблики бобровые, верхи бархатные, На них смурые кафтаны с подпушечками с                комчатыеми, А и синие чулки, астраханския черевики, А красныя рубашки — косые воротники, золотые плетни. Собиралися Усы на царев на кабак, А садилися молодцы во единой круг Большой Усища всем атаман, А Гришка-Мурышка, дворянской сын, Сам говорит, сам усом шевелит: «А братцы Усы, удалые молодцы! А и лето проходит, зима настает, А и нада чем Усом голова кормить, На полатех спать и нам сытым быть. Ах нутя-тка, Усы, за свои промыслы! А мечитеся по кузницам, Накуйте топоры с подбородышами, А накуйте ножей по три четверти, Да и сделайте бердыши и рогатины И готовьтесь все! Ах, знаю я крестьянина, богат добре, Живет на высокой горе, далеко в стороне, Хлеба он не пашет, да рожь продает, Он деньги берет да в кубышку кладет, Он пива не варит и соседей не поит, А прохожиех-та людей начевать не пущат, А прямые дороги не сказывает. Ах, надо-де к крестьянину умеючи идти: А по палю идти — не посвистовати, А и по бору идти — не покашливати, Ко двору ево идти — не пошарковати.. Ах, у крес(т)янина-та в доме борзые кобели И ограда крепка, избушка заперта, У крестьянина ворота крепко заперты». Пришли оне, Усы, ко крестьянскому двору, А хваталися за забор да металися на двор. Ах, кто-де во двери, атаман — в окно, А и тот с борку, иной с борку, Уж полна избушка принабуркалася. А Гришка-Мурышка, дворянской сын, Сел впереди под окном, Сам и локоть на окно, ноги под гузно, Он сам говорит и усом шевелит: «А и ну-тка ты, крестьянин, поворачивайся! А и дай нам, Усам, и попить и поесть, И попить и поесть и позавтрекати». Ох, метался крестьянин в большей анбар, И крестьянин-ат несет пять пуд толокна, А старуха-та несет три ушата молока. Ах, увидели Усы, молодые молодцы, А и ка(дь) большу, в чем пива варят, Замешали молодцы оне теплушечку, А нашли в молоке лягушечку. Атаман говорит: «Ах вы, добрые молодцы, Вы не брезгуйте: А л по-нашему, по-русски, холоденушка!». Оне по кусу хватили, только голод заманили, По другому хватили, приоправилися, Как по третьему хватили, ему кланелися: «А спасиба те, крестьянин, на хлебе-на соли И на кислом молоке, на овсяном толокне! Напоил нас, накормил да и животом надели, Надели ты нас, Усов, по пятидесят рублев, А большему атаману полтараста рублев». А крестьянин-ат божится: «Права, денег нет». А старуха ратится: «Не полушечки!». А дурак на печи, что клеит, говорит: «А братцы Усы, удалы молодцы! А и есть-де ведь у батюшки денежки, А и будет вас, Усов, всех оделять, А мне-де дураку, не достанется; А все копит зятьям, растаким матерям». А проговорит Усища, большей атаман: «Братцы Усы, за свои промыслы! Ох, ну-тко, Афонас, доведи ево до нас! Ах, ну-тко, Агафон, да вали ево н(а) агонь! А берите топоры с подбородышами, Ах, колите заслон, да щепайте лучину, Добывайте огонь, кладите на огонь середи избы, Валите крестьянина брюхом в огонь, А старуху валите жопой на огонь!». Не мог крестьянин огня стерпеть, Ах, стал крестьянин на огонь пердеть, Побежал крестьянин в большой анбар, Вынимал из-под каменю с деньгами кубышечку, Приносил крестьянин да бряк на стол: «Вот вам, Усам, по пятидесят рублев, А большому-та Усищу полтараста рублев!». Вставали Усы, они крестьянину кланеются: «Да спасибо те, крестьянин, на хлебе-на соли, И на овсяном толокне, на кислом молоке! Напоил нас, накормил, животом наделил. Ах, мы двор твой знаем и опять зайдем, И тебя убьем, и твоих дочерей уведем, А дурака твоего в есаулы возьмем».

КТО ТРАВНИКА НЕ СЛЫХАЛ

А и деялося в весне На старой на Канакже, Ставил Потанька плужок Под окошко к себе на лужок. От моря-та синева, Из-за гор высокиех, Из-за лесу, лесу темнова Вылетал молодой Травник. Прилетал молодой Травник, Молодой зуй болотиник, А садился Травник на лужок, А травку пощипывает, По лужку похаживает. Ходючи Травник по лужку, Да попал Травник в плужок, Своей левой ноженькой, Он правым крылошком, Да мезиным перстичком. А и пик, пик, пик Травник! Сидючи Травник на лужку, На лужку Травник во плужку, Едва Травник вырволся. (В)звился Травник высоко, Полетел Травник далеко, Залетел Травник в Москву И нашел в Москве кабачок, Тот кабачок-то кручок. А и тут поймали ево, Били ево в дуплю, Посадили ево в тюрьму. Пять недель, пять недель посидел, Пять алтын, пять алтын заплатил. И за то ево выпустили, Да кнутом ево выстегали, По редам ево выводили. Едет дуга на дуге, Шелудяк на храмой лошеди, А все Травника смотрет(ь), Все молодова смотреть — Едва Травник вырволся. Взвился Травник высоко, Полетел Травник далеко, На старую Канакже, Ко Семену Егупьевичу И ко Марьи Алфертьевне, И ко Анне Семеновне. Залетел Травник в окно, По избе он похаживает, А низко спину гнет, Носом в землю прет, Збой за собой держит И лукавство великое. А Семен Травника не взлюбил, Господин Травника не взлюбил: «А что за птица та, А что за лукавая? Она ходит лукавится, Збой за собой держит, А и низко спину гнет, А носом в землю прет». И Семен Травника по щеке, Господин по другой стороне, А спину — хребет столочил, Тело-печен(ь) прочь отоптал. Пряники сладкия, Сапогами печатаныя, Калачи крупичетыя, Сапогами толоченыя. Втапоры мужики, Неразумныя канакжана, Оне ходят дивуются: «Где Травника не видать? Где молодова не слыхать? Не клюет травыньки Он вечны зеленыя». Говорит Травникова жена, Душа Анна Семеновна, А наливная ягодка, Виноградная вишенье: «А глупы мужики, Неразумный канакжана! Травник с похмелья лежит, Со Семенова почести, А Семен ево подчивал, Господин ево чествовал: Спину-хребет столочил, Тело-печень отоптал».