Страница 34 из 56
— Отнести его в машину и ехать к врачу. Здесь недалеко есть какой-то поселок.
Кароль не умела водить машину. Уилфрид оставил ее около мужа, а сам пошел к «мерседесу», чтобы подогнать его поближе.
Он с силой нажал на газ, как совсем недавно делал это Норберт. Им нужно было пронести раненого всего лишь сотню метров.
Уилфрид взял Норберта под мышки, Кароль за ноги, и вот так, задыхаясь, они вскарабкались по откосу вверх. Корзинку с рыбой они повесили Норберту на ногу, и она болталась из стороны в сторону.
— Я сяду сзади, рядом с ним. Буду поддерживать его, чтобы не слишком трясло.
— Вы там не уместитесь.
— Ничего.
Они уложили его на узкое сиденье, и Кароль, вжавшись в стенку кузова, положила голову мужа к себе на колени.
— Скорей, Уилфрид, скорее.
Он скинул болотные сапоги, обул ботинки, и машина стремительно выехала на дорогу.
Уилфрид не мог подавить в себе чувства острого удовлетворения. Наконец-то он за рулем «Мерседеса-300 SL».
Вот это машина. Нет, какая машина!
Внимательно прислушиваясь к басовитому рокоту мотора, он не слышал больше всхлипываний Кароль. Его восхищало, как машина легко набирала и сбрасывала обороты. Скорость 130 — никакой тряски. Поворот на скорости 80. Поворот целых четыре километра. Поворот на скорости 90. Длинная, длинная, ровная линия. 180. 200. 215.
— А вдруг перелом черепа?..
Уилфрид чуть было не рассмеялся: «У кого?», но не ответил. Ему снова стало холодно. Он насквозь промок в этой реке.
— Или… Или позвоночник?
Он лязгнул зубами. Кароль снова плакала.
— Норберт, не волнуйся. Это я, Уилфрид, твой приятель. Это всего лишь неприятность, которую нужно пережить. У нас их было достаточно. Вспомни танк, который проехал над нами…
— Вы со мной разговариваете, Уилфрид?
— Нет. А вот и поселок!
Он затормозил возле освещенного кафе, выпрыгнул из машины, толкнул дверь.
— Доктора, быстро! У меня в машине раненый!
Четверо мужчин, которые играли в карты, тут же с интересом взглянули на него. Хозяин поднял огромные, как у совы, глаза.
— Нет доктора. Он в соседней деревне, я видел, как два часа назад он уехал в горы. Роды.
— И что?
— И то, нужно ехать в город.
На Уилфрида навалилась тоска. Он увидел, что мужчины снова взялись кто за карты, кто за газету. Им не было дела до его горя.
Он выбежал, вскочил в машину.
— Нет доктора, — бросил он, хватаясь за руль.
— Почему?
— Он в горах. Кароль, предупреждаю, что буду гнать машину что есть силы. Если это серьезно, то дорога каждая минута.
— Да, Уилфрид.
Он мчался, не помня себя, в состоянии, близком к коме, которая передалась ему от Норберта.
Машина отлично держит скорость. Сигнал фарами. Норберт, старина. Здесь, ни до, ни после, перехожу на передачу ниже. Отлично исполнено. Погружаемся в ночь, все глубже и глубже. The night. La Notte. Die Nacht. Удивительная ночь. Наша вторая Родина — для всех. Да, Норберт, я спешу. Боже, посмотри на спидометр. Я лечу, как ветер. Не волнуйся, я не вернусь обратно, под дерево. Все будет хорошо, все будет отлично. Неделя отдыха. Ты в отпуске. Я направлялся в одно захолустье и заехал повидаться с вами. Ты мне сказал: «Останься на пару дней, а потом отправишься себе к морю. Сходим на рыбалку. Я дам тебе удочку». Я остался, чтобы доставить тебе удовольствие. Известно, что значит проводить отпуск со своей женой — это скука. Какой-то грузовик. В такой-то час. Не бойся, старина Норберт, я крепко держу твой драндулет в руках. Да, чтобы сделать тебе приятное. Потому что лично мне совсем не улыбалось жить с вами двумя. Я в большей степени, чем вы, вызывал у людей ухмылки. Они задавали себе вопрос: который же муж? Который же счастливый глупец? Над кем же стоит посмеяться? Да, Норберт, людям плевать, но тем не менее… Я предпочитаю встречаться с тобой наедине. Да ты и есть один, вот сейчас. Невозможно быть более одиноким. Кароль — зря здесь, я — напрасно думаю о тебе, ты — совершенно один. Еще пятнадцать километров. Легчайший ход. Гигантский слалом. Держу, малыш, держу, вот если она не выдержит, тогда посмотрим. Чертов Норберт! Я же никогда не видел тебя на больничной койке. Буду носить тебе в передачах апельсины, а ты их не любишь.
Чуть-чуть наклонившись вперед, он увидел в зеркале заднего вида светлые волосы Кароль.
— Он все также не шевелится?
— Нет.
— Глаза все также открыты?
— Нет.
Он услышал ее умоляющий шепот:
— Скажи мне, Норберт, скажи, скажи. Ну одно словечко.
Норберт чуть-чуть приоткрыл глаза.
— Он открыл глаза, Уилфрид! Скажи, Норберт, скажи мне что-нибудь.
Он опять закрыл глаза.
— Он не может говорить…
Да нет же, Кароль, Боже мой, я говорю. Я только это и делаю. Это ты не слышишь ничего. Я боюсь, Кароль, держи меня крепче. У меня нет больше тела. Я — воздушный шар. Я сейчас улечу. Мой голос заглушают, как радиоволны. Когда я встал на ноги, мои сапоги заскользили. Я поскользнулся. Это не моя вина. Я поскользнулся. Нет, Кароль, мне не больно. Когда нет тела — нет страдания. Ты увидишь, ты увидишь, ты увидишь. Я поскользнулся. Но, не плачь больше, пожалуйста. Я хочу спать. До скорого, дорогая, дорогая, я устал. Дай мне поспать, пожалуйста, оставь меня.
— Уилфрид?
— Да?
— Похоже, он спит.
— Да, Кароль, все будет хорошо. Мы скоро приедем.
Там, внизу, горел огнями город. И этот свет означал вечерние трапезы. Люди ужинали. И как они могли есть в такой момент? В эпоху штыковых ружей солдатам запрещали есть перед атакой. На полный желудок штыковые атаки гораздо опаснее. Люди поедят — и умирают. Штык всегда беспощаден.
— Я поскользнулся.
— Норберт! Норберт! Вы слышали его, Уилфрид? Он сказал: «Я поскользнулся»!
— Если он говорит, значит, все в порядке.
— Скажи еще, Норберт. Уилфрид, он шевелит губами!
Да, но где же больница? Нет, это мэрия. А это казино. Больницы никогда не бывают освещены.
План города. На первом перекрестке вы сворачиваете направо, потом, на втором, налево. Статуя на площади. Короткая тень на шоссе. Второй — налево, первый — направо. Идет поезд, окутанный своим же дымом.
— Мсье, мсье! Будьте добры, где больница?
— А я не знаю. Понимаете, я здесь в отпуске…
Они в отпуске и не знают где находится больница. Они живут и не знают, где притаилась боль. Больница!..
Уилфрид, который до сегодняшнего дня оберегал свой покой, теперь беспомощный мчится по этой дороге. Десять минут они колесили по городу. В довершение всего Кароль плакала.
Наконец у Уилфрида появилась возможность действовать, всполошить всех санитаров и санитарок. Хирург ужинал. Дежурный врач ужинал. А Уилфрид не хотел есть.
Врач склонился над Норбертом, которого наконец уложили на кровать. Не поднимая головы, он проговорил вполголоса:
— Вы его жена, мадам?
— Да.
— А вы, мсье?
— Один из его друзей. Он упал на камни.
— Он говорил что-нибудь?
— Он сказал только: «Я поскользнулся».
— Да, да, да…
Отупевшим взглядом они следили за врачом, который бесконечно долго наполнял шприц. Сделав укол, он посмотрел на Кароль, посмотрел на Уилфрида.
— Идите, ему надо отдохнуть.
— Я останусь с ним, — сказала Кароль.
Потихоньку врач сделал Уилфриду знак выйти вслед за ним в коридор.
— Вы его друг, мсье?
— Да.
— А эта женщина его жена?
— Я вам уже сказал.
Врач потер нос.
— Я вынужден сообщить, что он безнадежен.
Уилфрид побледнел.
— Безнадежен?
— Да, мсье.
— Но… укол?
— О, укол… Это просто для того, чтобы сделать хоть что-нибудь. Ничего невозможно предпринять. Ничего. Обширные переломы у основания черепного свода. Возможны церебральные повреждения. Кстати сказать, он мог бы умереть на месте.
Уилфрид все больше и больше наваливался на стену. В ушах у него шумело.