Страница 33 из 56
Я была молодой. Молодой. У меня было право. Все права. Тогда у него, наверное, не было причин жалеть меня. Я была такой хорошенькой, такой молодой. Да, этот Уилфрид прав. Господь — это не Бог. Господь — это ничто, если он даже не Бог. Он такой же, как вы и я.
Кароль, подавленная, упавшая духом, села под деревом и посмотрела на мужчин, которые уже превратились в две белые точки. Они стали похожи на речных цапель. И больше не случится ничего. Ничего. Ничего.
Норберт, одну за другой, подсек сразу двух форелей. И Уилфрид, сам не зная почему, разозлился из-за его удачи. Ловля удочкой — на этом виде рыбалки лежит отпечаток философии, и торопливость здесь ни к чему. Уилфрид нервничал, едва поплавок отгоняло ветром чуть в сторону, как он вытаскивал и снова забрасывал удочку, и так без конца. Солнце светило ему прямо в глаза. Уилфрид рукавом куртки отер лицо. Он заметил согнувшуюся удочку Норберта. «Три, — проворчал он, — три». Он понимал, что такое ребяческое поведение не оставляет ему шансов на успех. Он замер, вздохнул. Белое платье Кароль. Радостный крик Норберта: «Ну, что, негодница?» Как было бы хорошо закрыть глаза, плавно, как в замедленной киносъемке, упасть навзничь и исчезнуть в водной пучине.
— Уилфрид?
— Ну что, Уилфрид?
— Уилфрид, у тебя кружится голова. Передохни.
— Зачем?
— Затем, чтобы сделать что-нибудь.
— У меня нет больше времени, но и время пока еще не распоряжается мной.
— Что ты думаешь о Боге?
— Это…
— Тише! Ты с ним не церемонишься. Поласковей с ним. Это кошка.
— Боже, прости меня, я хочу рыбку.
Метрах в двадцати перед ним распахнулся внушительных размеров рыбий рот. Уилфрид стегнул воздух удочкой, в несколько взмахов размотав леску. Крючок с наживкой опустился с легкостью перышка. Фонтан брызг всколыхнул воду и сердце рыбака. Резкое движение рукой. И пойманная форель забилась, запрыгала, заплясала, как нож в руке. Уилфрид ударил ее тонким концом удилища и бросил в садок. Это оказалась шикарная рыбина, как с картинки, вся усыпанная красными точками, словно звездами. Уилфрид, торжествуя, поднял садок:
— Норберт!
Смеющийся Норберт уже шел к нему. Белое платье спускалось к речному берегу.
— Красавица, — одобрил Норберт. — Я рад за тебя.
— Кто бы говорил!
Он засунул большой палец в зубастую пасть форели и выкручивал ей голову, пока она не перестала биться. Наконец он вынул ее из садка и уложил в корзину.
— Вот удача, — повторил Норберт. — И как ты справился, несчастный?
— Я упросил Бога.
— Это не совсем по-спортивному.
Уилфрид шлепнул его по плечу. Норберт дал сдачи. Кароль села на ствол поваленного дерева, у воды.
— Эй! Эй!
Они помахали ей. Норберт крикнул:
— А цветы?
Она не пошевелилась, сидела, положив голову на колени. Норберт сказал мечтательно:
— Можно подумать, что это ягуар, пришедший к водопою. Однако красивое зрелище — ягуары и женщины, разве нет?
— Неплохое…
— Во всяком случае, букета для награды победителю не предвидится. — Он дернул Уилфрида за рукав: — Видишь — вон там?
— Где?
— У подножия высокой скалы два валуна выступают из воды, видишь?
— Да…
— Между ними, смотри! Показалась! Толстуха. Целый монстр!
Норберт размышлял. Река обтесала единственный выступающий угол. В этом месте течение было слишком бурным, а глубина слишком большой.
— Я обойду сзади, вскарабкаюсь на скалу и закину крючок прямо ей в рот.
— Она тебя заметит.
— Она потеряет меня из виду. Если будет нужно, лягу на живот, но ее поймаю! До скорого. Можешь понаблюдать, зрелище будет стоить того!
Он зашел в воду почти по пояс. Уилфрид прокричал:
— Удачи!
— К черту! — ответил Норберт, охваченный азартом.
Солнце наконец спускалось, оставляя на небе зеленые и пурпурные разводы. На поверхности воды все чаще стали появляться круги от снующей рыбы. Форель поднималась из глубины. В сгущающихся сумерках фигурка Кароль, все такая же неподвижная, заволоклась дымкой.
Уилфрид вновь принялся за ловлю и, уважая правила игры, высматривал такую же рыбу, какую он только что бросил в корзину. Он подумал о Норберте и заметил его лежащим на животе на облюбованной скале. Смельчак тоже не двигался. Окружающие их горы стали пунцовыми и казались нарубленными кусками мяса, разложенными на прилавке.
Оглушительный вопль внезапно разрушил это колдовство, и оно превратилось в тревогу:
— Уилфрид! Я поймал ее!
Норберт поднялся на ноги, его удочка согнулась пополам.
— Я поймал ее! Огромная! Класс…
Крик вдруг стал криком ужаса, Уилфрид увидел, как Норберт выпустил удочку, схватил руками воздух, потерял равновесие и упал в воду с трехметровой высоты. Рассмеяться — было первой реакцией Уилфрида.
— Идиот!
Но смех замер. Норберт там, внизу, не барахтался, не звал на помощь. Уилфрид заорал:
— Норберт!
Он услышал, как Кароль, тоже взволнованная, закричала:
— Норберт!
Пена у подножия скалы растаяла. Не замечая глубины, зачерпывая воду высокими болотными сапогами, Уилфрид бросился к другу. Он бежал так быстро, как только мог, проваливаясь в воду по пояс. Наконец он увидел Норберта, неподвижно лежащего на камнях, прервавших его падение.
— Норберт!
Уилфрид увидел струйку крови, вытекающую из ушей друга. Кровь стекала красными каплями в серую воду.
Отбросив удочку, он схватил Норберта за плечо. Мертвенно-бледный, с широко раскрытыми глазами, Норберт слабо улыбнулся.
— Норберт, ради Бога, скажи что-нибудь!
Норберт улыбался наступающей ночи, не подавая никаких признаков жизни. Уилфрид принялся тащить его на берег, где металось что-то белое.
— Уилфрид, что это?
— Он упал от усталости.
Кароль прохрипела сдавленно:
— Он… Он не умер?
— О нет!
Она с ума сошла! Умер. Может, еще и похоронен?
— Норберт, Норберт! Говори, умоляю тебя!
Кароль забежала в воду, чтобы скорее увидеть лицо мужа. Наконец они положили его на прибрежную гальку и, встав на колени, склонились над раненым, который все смотрел на них невидящим взором. Он больше не улыбался. Губы его дрожали. Кароль плакала. Уилфрид проворчал:
— Ах, да не плачьте вы! В машине есть что-нибудь спиртное?
Кароль уставилась на него, сбитая с толку:
— Да…
— Сбегайте за этим, быстро. И если есть аптечка, принесите тоже.
Кароль убежала. Уилфрид наклонился к раненому и прошептал:
— Дружище! Ну, как ты, малыш? Ты поймал ее, свою форель, и набил здоровенную шишку, эх, упрямец! Норберт! Ответь!..
Ему показалось, что Норберт моргнул. Уилфрид не решился дотронуться до него. Кровь из ушей все текла.
Только бы… Да что же она не идет!.. Только бы у этого болвана не было перелома! Он ударился о камни головой. О, нет, это было бы слишком глупо. Чересчур.
Этот день тоже был чересчур хорош. Что они ели за тем замечательным обедом, сидя на террасе трактира? Цыпленка под горчичным соусом. Шоколадное желе. А что было еще? Руки официантки, да, молодые руки, порхающие над тарелками. И вкус кофе. И эта свежесть, дождем льющаяся с каштанов.
Белый силуэт появился вновь, протягивая Уилфриду флягу с водкой. Кароль, задыхаясь, спросила:
— Он ничего не говорил?
— Нет.
Он поднес откупоренную флягу к плотно сжатым губам Норберта. Водка потекла по губам и подбородку, не вызвав у раненого никакого, даже малейшего, движения.
— У вас есть вата? Надо посмотреть, что с ним.
Уилфрид смочил вату водкой и, приподняв рукой голову Норберта, промокнул рану. Потом вздохнул:
— Не думаю, что это серьезно. Правда, рана на голове все еще сильно кровоточит. Порез не глубокий. Мы испугались за него, вот и все.
У Кароль не было сил стоять, она села.
— Вы думаете, что это не страшно?
— Я предполагаю.
— Но… его уши…
— Я же не врач.
— Но почему он не говорит ни слова? Даже не стонет. Это молчание ужасно. Уилфрид, что же делать?