Страница 2 из 29
— Здесь, коль не видишь… — пробурчал Клаас.
— Видеть-то вижу, — усмехнулся тот, — да пройти никак не удается, все толкотня да беготня… А вы мальчонку, стало быть, поймали?
— Ну поймали.
— В караулку ведешь?
— Ну веду.
Прохожий пригладил пятерней взъерошенные волосы.
— За что?
— А тебе что за дело? — бросил стражник вроде безразлично, но выцветшие, с жилкой лопнувших сосудов глаза его уже тревожно шарили по угловатой фигуре рыжего пришельца («Где? Где? Где?»), отыскивая меч.
Меча не было.
Был нож за поясом. Был черный, в тоненьких прожилках посох. Была котомка за плечами, башмаки, одежда…
Не было меча.
И в то же время Клаас почему-то был уверен, что пришелец вооружен. Уж больно нагло, больно вольно он держался для простолюдина — не лебезил, от окрика не бегал, взятку тоже, вроде бы, совать не собирался… Патлатый, рыжий, шрамы на виске и на руке. Штаны, рубашка, башмаки, заплатка на локте… Не рыцарь, нет. И всяко — не наемник. Но эта поза — стойка, руки, голова, нога, согнутая в колене — сейчас метнется вбок и… (Есть, есть у него оружие!). Шалишь, брат, нас не проведешь! Встречались нам и такие. Беззлобный, пока на него не наступишь. Не уж, но гадюка, ужалит — умрешь.
Клаас поднял взгляд и вздрогнул, встретившись с синими глазами незнакомца. Тьфу, что за черт… Разбойник, что ли?
Тот между тем окинул взглядом белую, в заплатах серой кладки городскую стену, покосился на ближнюю башню и вновь повернулся к воротам. Суматоха там уже улеглась, дракошку утащили. Телеги потихоньку двинулись вперед. Костлявый белобрысый Ульрих встал в воротах, собирая пошлину. Кто-то подбирал упавшие мешки. Мальчишка в свою очередь тоже исподлобья разглядывал странника.
— Так в чем мальчонка провинился-то? — опять спросил тот.
«Горец!» — внезапно осенило стражника, и он невольно чуть ослабил хватку, словно бы и впрямь вдруг углядел в его прищуренных глазах холодный блеск змеиной чешуи.
— Провинился, и все, — буркнул он. — Проходи, не задерживай.
— Так-таки и не отпустишь?
— Нет.
— А может, сговоримся?
Телли благоразумно помалкивал, немного озадаченный. Стражник нахмурился.
— А чего нам обговаривать?
— Да так, — пожал плечами тот. Переложил посох из ладони в ладонь и сбросил с плеч котомку. — За вход в город ведь платить полагается?
— Ну полагается.
Странник дернул завязки мешка. Клаас про себя решил, что ни за какие деньги он сопляка не отпустит. Вот из упрямства — не отпустит и все. А то если каждый встречный…
Мешок распахнулся, явив на свет бутылочное горлышко, а вслед за этим и саму бутылку. Жидкость внутри была мутновато-белесой. Одна рука у стражника была занята, пришелец сам выдернул пробку и протянул бутылку Клаасу. Тот недоверчиво принюхался и крякнул, уловив знакомый, сильный и приторный дух, от которого все мысли о деньгах улетучились в одно мгновенье.
Шнапстойфель!*
Клаас прикинул бутылку на вес. Чуть ли не четыре мерки водки…
Содержимое бутылки стоило по меньшей мере десяти входных обозных пошлин.
Вернуть ее обратно у стражника рука не поднялась.
— Так как? — пришелец поднял бровь. — Отпустишь?
— Ну… э-ээ… мальчишку. Без дракошки!
— Без него, — кивнул тот.
— Лады. Забирай.
Бутылка перешла из рук в руки, Телли почувствовал, как пальцы стражника разжались, шагнул и замер, потирая багровое ухо. Глянул на своего нежданного освободителя и опустил глаза.
— Без Рика не уйду, — угрюмо буркнул он.
— Топай, топай, — ухмыльнулся караульщик. — И скажи спасибо, что цел остался.
— Сказал же, не пойду!
Ладонь странника опустилась ему на плечо.
— Пошли, — сказал он. — Потом поговорим.
— Ты эта… осторожней с ним, слышь, рыжий! Тот еще пакостник… Да погоди-ка. Камень-то ты принес?
— Принес, — отмахнулся тот.
— Ну, раз так… Это… Сорока! Ульрих! Пропустите этих.
— А? — Сорока выглянул из караулки. Повел сизым носом. — А эту… яшшуру куды?
— Тьфу, чтоб те сдохнуть! Я ж те сказал: в караулку, в лабаз! Да привяжи покрепче, чтобы не убег.
— Дык нагадит же!
— Да леший с ним! — теряя терпение, рявкнул Клаас, махнул рукой, мол, проходите, поднял с лавки алебарду и заторопился в караулку, прижимая к сердцу вожделенную бутыль.
Проникнуть в город оказалось делом далеко не столь простым, как казалось — крестьяне и торговцы занимали очередь еще с вечера в надежде первыми занять с утра на рынке лучшие места. Каждый стремился проехать первым, в воротах царили суета и давка. Троих стражников здесь явно было маловато для того, чтобы навести порядок, да и те, похоже, не особенно старались. Ругань, крики, ржанье лошадей и грохот колес сливались в плотный, почти осязаемый пальцами гомон. На пятачке за воротами, где разъезжались возы, было малость попросторнее, но тоже не ахти. Туда-сюда сновали перекупщики. Места вдоль стен облюбовали попрошайки и лоточники. Пахло пылью, конским потом и мочой, а с севера, забивая все, то и дело тянуло кислой гарью давнего пожара.
У большой, сколоченной из бревен клети, наполовину полной камнями, рыжий странник остановился, нашарил в своем мешке такой же серый булыжник и бросил его в общую кучу, и только после этого двинулся дальше. Во время недавней осады, когда турецкие войска стояли у стен, горожане покидали на головы супостату чуть ли не весь булыжник с мостовой, и теперь распоряженьем бургомистра каждый, кто въезжал в город, должен был принести с собой такой вот камень, дабы улицы Лисса возможно стало вымостить заново. Странник об этом, похоже, слыхал и запасся булыжником загодя. Что до турок, то ворваться в город им не удалось, хотя стену и ворота они попортили изрядно, а одну из северных башен и вовсе сожгли. Выгоды, правда, от пожара никакой они не поимели — башня полыхала сутки, выгорела изнутри дотла, камни же спеклись стеклянной корочкой, от чего башня стала только крепче. Снаряды турок отлетали от нее горохом, а башню горожане после этого так и прозвали — Горелой. Всего же башен в стенах города насчитывалось семь: Дозорная, Речная, Башня Синей Сойки, Толстуха Берта, разумеется — Горелая, и Башня Трех Ключей.
Седьмую башню звали Вавилонской. Хрен ее знает, почему.
Телли старался держаться рядом с рыжим странником, впрочем, без особой на то охоты, и без конца поглаживал и теребил распухшее ухо. Мысль о потерянном драконе не давала покоя. Уходить от ворот не хотелось.
— У, черт здоровый… — вслух посетовал он. — Чуть совсем не оторвал…
— Ты что хоть натворил-то, а? — спросил странник.
— А тебе чего? — окрысился Телли вместо ответа. — Может, думаешь, что если за меня отдал бутылку самогонки, так сразу меня и купил со всеми потрохами?
— Да нет, я…
— Клюв от воробья… Отстань!
Странник усмехнулся.
— А ты, я гляжу, с норовом.. А я ведь не спрашиваю, кто ты и откуда. Не спрашиваю даже, как тебя зовут, всего-то и спросил, за что попало… Ну-ка, покажи свое ухо. Хм, хрящ цел… Заживет до свадьбы.
Телли промолчал, лишь зашипел сквозь стиснутые зубы, когда холодноватые, неожиданно ловкие пальцы странника ощупывали ухо. Ему совсем не хотелось рассказывать, как с раннего утра он дразнил привратников. Между тем внимание его привлек кошель, висевший у странника на поясе и оказавшийся в этот момент совсем рядом; кошель был увесистый и явно не пустой (ну, а иначе на какие шиши он водку покупал?). Порыв был чисто рефлекторным — поворот, рука хватает кошелек, потом рывок и — ищи ветра в поле. Телли рванулся привычным движением и вдруг пребольно треснулся макушкой о посох, который пришелец предусмотрительно поставил на его пути.
— Уй-я!!!
— А вот этого приема тебе бы знать не надо — он гадкий… — задумчиво проговорил странник, взвешивая на ладони кошель. Засунул его под рубашку. — Воровством, стало быть, промышляешь. М-да… Дракошку своего ты тоже у кого-то спер, или как?
1
Шнапстойфель — (Schnapsteufel — нем.) — в средние века «чертовым вином» в Германии называли крепкие спиртные напитки или сам спирт. Продавали его, в основном, аптекари.