Варламов

искусства показательным примером острого столкновения про¬

тивоборствующих общественных сил. Участник этого спектакля

артист В. Р. Гардин рассказывает (в книге «Воспоминания»,

т. И):

«Каждый неодобрительный возглас снизу покрывался взры¬

вом аплодисментов балкона.

Обличенные в пьесе Горького «дачники», не знающие, «где

бы спрятаться от жизни», чувствовали себя оскорбленными и то

и дело шумели... Шиканье, свистки, аплодисменты!

Возмущенная Комиссаржевская (в роли Варвары Михайловны

Басовой) начинает греметь:

—       И мне кажется, что скоро, завтра, придут какие-то другие,

сильные, смелые люди и сметут нас с земли, как сор!

Возмущенные крики партера громче голоса Комиссаржевской.

Но теперь уже ясно, что балкон одолеет. В аплодисментах тонут

возгласы «дачников» партера... Кто это их «сметет, как сор»?

Революция? Возгласы возмущения, свистки...

Так третий акт кончился в атмосфере скандала.

А к началу четвертого театральный зал превратился в ми¬

тингующую площадь.

Стихи студента Власа о «тусклых и нудных человечках» опять

разъярили партер. Мы с большим волнением ждали, что будет

в конце спектакля...

И вот занавес закрылся под многоголосые молодые крики:

—       Горького!

—       Комиссаржевскую!

—       Автора! Автора!

Из-за кулис появился Горький: бледный, злой, но удиви¬

тельно сосредоточенный и спокойный.

Он взял за руку Комиссаржевскую:

—       Пойдемте!

И с ней вышел на сцену.

Дали занавес.

Оглушительную овацию стали прорезать столь же оглушитель¬

ные свистки.

Горький спокойно сложил руки на груди и стал с презритель¬

ной улыбкой оглядывать «свистунов».

Вера Федоровна с гневными, горящими глазами стояла рядом

с писателем.

Мы за кулисами, сжав кулаки, были готовы выскочить на по¬

мощь автору и нашей руководительнице. Но свистки вскоре

окончательно потонули в неистовом приветственном гуле востор¬

женных голосов».

К этому надо прибавить, что возглавляли «свистунов»

Д. С. Мережковский и 3. Н. Гиппиус. При этом красавица и

изящная поэтесса Зинаида Николаевна держала в зубах обыкно¬

венный полицейский свисток.

После 9 января 1905 года дальнейшие представления «Дачни¬

ков» были запрещены особым приказом петербургского генерал-

губернатора Трепова.

На Лиговке, в так называемом Народном доме Паниной был

создан Общедоступный театр, которым руководил Павел Павлович

Гайдебуров. Это был совсем особый театр. Его зрители — окраин¬

ный питерский рабочий народ. «Общедоступный» жил в тесном

соседстве с большевистским подпольем, которое тут же издавало

машинописный партийный журнал «Голос рабочего», с кружком

рабочих-поэтов, корреспондентов ленинской газеты «Звезда».

В Народном доме бывал в 1905 и 1906 годах Владимир Ильич

Ленин. В воспоминаниях Н. К. Крупской рассказано о выступле¬

нии Ленина (под именем Карпова) в театральном зале Народного

дома на многолюдном митинге 9 мая 1905 года.

Десятилетие Общедоступного театра Гайдебурова было отме¬

чено статьей в «Правде» (10 марта 1913 г.), в которой говорилось:

«Строго художественный, литературный репертуар, рассчитан¬

ный на потребности пробуждающейся демократии, тщательно

художественная обстановка, любовное отношение к делу — такова

физиономия этого популярного в рабочих кругах театра».

Знаменательные события первой русской революции не ми¬

новали театрального искусства. Коснулись они и Александринки.

Только коснулись... Нельзя было ставить Горького, — появились

на ее сцене пьесы авторов, близких к горьковским сборникам

«Знание»: С. А. Найденова, С. С. Юшкевича, Е. И. Чирикова.

Тупое, беспросветное мещанское бытие и нарастающий в

сердцах молодых людей бунт против него, бунт — словесный,

путаный, неосмысленный, бездейственный. Но все-таки разда¬

лись с казенной сцены громкие голоса о казненной правде, о ду¬

хоте, в которой уже жить невмочь...

Пьеса С. Найденова — «Стены». Трущоба столичного города.

Огромный дом, тесные конуры которого густо заселены «мелким

людом». Узкий двор, со всех сторон зажатый стенами. И небо

с овчинку над этим глухим двором. Семья Кастьяновых: он —

учитель, изгнанный из гимназии за то, что на старости лет вер¬

нулся к своим студенческим вольнодумствам; его дочь — Елена,

восторженная девица, убежденно, но, пожалуй, излишне красно

толкующая о «новой, чистой жизни», о великой любви к «стра¬

ждущему народу»; ее мать, — женщина, пуганная злом, не спо¬

собная понять ни мужа, ни дочь.

Пьеса кончается тем, что Елена уходит из этого дома, глухие

стены которого давят насмерть. Уходит, уезжает на юг, «в сол¬

нечный край», спасая... одну себя. Не велик подвиг, но для те¬

атра и этот образ в новинку. И он увлекся им. Увлекся краси¬

выми, звонкими, пылкими речами Елены о наступлении «новых

времен»... Да, новые времена! Ими отцы упрекали детей, а дети

пугали отцов. Роль Елены, под одобрительный гул зрительного

зала, играла молодая М. А. Ведринская.

В этой пьесе была хорошая работа для Варламова — роль

Максима Суслова, отца Артамона: большой, сильный, свирепый

старик «в цилиндре, какие носят раскольничьи попы». Он не

только богач и хозяин жизни, но и глава духовной «сусловской

секты», владыка смерти. Суров и жесток, неумолим и грозен,

как сам бог. Он приказывает своему подручному, мяснику, заре¬

зать непокорного Артамона тут же, сейчас же, у него на глазах.

А когда Артамон перехватывает нож, величественный Максим

Суслов падает наземь, ползет на четвереньках. Бог — на четве¬

реньках...

И это — самое важное, самое острое место в пьесе. И, конечно

же, не из-за острого лезвия мясницкого ножа, а потому, что ва¬

лится, казалось бы, несокрушимый, низлагается идол, истукан,

знак всемогущей власти.

Кто, как не Варламов, мог бы показать страшное — смешным,

сильного — поверженным на смех. Но не сыграл он этой роли.

Ему не предложили, а сам не отважился попросить. Сыграй он

Максима Суслова, быть может, и спектакль весь обрел бы боль¬

шой смысл. (Играл эту роль, и не очень удачно, И. И. Борисов.)

О новых временах толковала и пьеса В. О. Трахтенберга

«Фимка». Сладостно-слезливая мелодрама о том, как всемирно

известный русский ученый-ботаник Молтов взял в свой дом прос¬

титутку Фимку, чтоб она, отныне — Ефимия Ивановна, начала

новую, «чистую жизнь». Но Фимка даже года не выдержала

своего нового положения, не смогла стать Ефимией Ивановной.

Нищее детство, искореженная юность, пережитые унижения...

Как вырваться из плена прошлого? Фимка кончает самоубий¬

ством...

По правде говоря, малая, расхожая историйка. И не к чему

вспоминать об этом спектакле, поставленном на сцене импера¬

торского театра в 1905 году, если бы не новый для Александринки

человек — старый питерский рабочий-наборщик Ермолай Ивано¬

вич Слюткин, брат Фимки. Он уволен с работы в типографии,

бедствует. Молтов предлагает ему спокойное место — сторожем

при музее.

—       Не такое теперь время, чтобы на спокойных местах пря¬

таться, — говорит Слюткин.

И зло отчитывает именитого ученого:

—       К черту жалость вашу, да туда же всякие звонкие слова.

Время пришло дело делать, настоящее дело... А жалость оставьте

для лошадей, для собак, — благо они еще не обидчивы!

Слюткин рассказывает то ли быль, то ли притчу: как строили

церковь. «Колокольня, башенки разные, купола золоченые. Перед

приезжими хвастали. Много лет она так стояла, пышная и гор¬