Варламов

Именно после удачи Александрийской «Чайки» подхватили

пьесу провинциальные театры —в Киеве, Вильне, Ростове-на-

Дону, Астрахани, Таганроге...

И если «Чайка» получила не просто второе, а по-коренному

новое рождение на сцене Московского Художественного, это —

особая статья, это — в другом ряду истории мирового театраль¬

ного искусства.

А что Варламов? Каков он был в «Чайке»?

Трудно сказать. Статьи о первой «Чайке» полны шума и

дыма вокруг спектакля. Театральным критикам не до актеров

было. Да и роль Шамраева далеко не из главных.

Иное дело -- Сорин в новой постановке «Чайки» на Алексан¬

дрийской сцене в 1902 году.

Долго добивалась этой второй постановки В. Ф. Комиссаржев-

ская. Но так и не дождалась, ушла из труппы театра. А разре¬

шение на «Чайку» пришло, как на зло, через три недели после

ее ухода.

Ставить спектакль было поручено М. Е. Дарскому, который

слыл режиссером выучки Московского Художественного театра.

«Готовились мы к «Чайке» с Дарским старательно. Неболь¬

шого роста крепыш, широкоплечий, с выпяченной грудью,

с пенсне на орлином носу, Дарский шагал на стучащих каблу¬

ках с громадной тетрадью в руках. Он путался в своих записан¬

ных мизансценах. В его путеводителе по «Чайке» были обозна¬

чены переходы для действующих лиц и излюбленные «паузы»:

там-то такой-то актер или актриса встает, там садится, там,

после паузы, говорит... Подходя к актерам, он чуть ли не на ухо

начитывал роли. Это стало раздражать.

Даже добродушный Варламов был недоволен режиссер¬

скими комментариями. Разгуливая с ним под руку, Дарский на¬

читывал.

—       Вы, Константин Александрович, идите на Бе (под буква¬

ми у него были обозначены различные режиссерские указания),

остановитесь вот тут на Be, затем повернитесь и сделайте не¬

сколько шагов по направлению скамейки к дереву Зе, а потом

уже садитесь тут на Же.

Огромный дядя Костя с наивной улыбкой удивленно разгля¬

дывал режиссера-грамматика.

—       Милый, чего ты хлопочешь? Что ты меня азбуке учишь?

Ты лучше скажи, куда идти-то, а что сидеть-то — я и без тебя

знаю на чем: шестой десяток кроме Же ни на чем не сижу».

Так рассказывает о репетициях «Чайки» Н. Н. Ходотов (в

книге своей «Близкое — далекое»).

На роль Нины Заречной была приглашена Л. В. Селиванова

из Малого театра. Впрочем, роль удалась ей еще меньше, чем

М. Л. Роксановой, которой Чехов остался недоволен даже в

спектакле Московского Художественного. Но зато во второй

Александрийской «Чайке», как в первой Комиссаржевская,

блеснули теперь Ходотов в роли Треплева и Варламов в роли

Сорина.

В успехе Варламова имело большое значение именно то, что

Треплева играл Ходотов. Снова и по-новому дал знать о себе

закон о «сообщающихся сосудах». Ходотова, тогда еще моло¬

дого, — весь в поисках, — ярко одаренного актера, нежно любил

Варламов, был отечески привязан к нему. Если не занят на сцене,

садился за кулисами — «смотреть, как сильно играет Коля Ходо¬

тов, как он там бунтует».

А Николай Николаевич Ходотов чаще всего играл роли

«бунтарей»: вольнодумных студентов, непокорных сыновей, млад¬

ших братьев, бедных родственников, которые смеют палить прав¬

дой, выходить из повиновения, яростно бранить вздор нынеш¬

них порядков, грозить грядущим... Разумеется, все это —в пре¬

делах возможного на сцене императорского театра.

Близкий по своему душевному складу и помыслам к передо¬

вой русской интеллигенции, мог бы позволить себе и большее.

Но не спускал глаз со сцены господин театральный полицмей¬

стер, который бдительно восседал в отведенной ему ложе.

И вот Варламов и Ходотов встретились в одном спектакле:

Сорин и Треплев, дядя и племянник.

Двадцать восемь лет Петр Николаевич Сорин «прослужил но

судебному ведомству, но еще не жил, ничего не испытал...»

В молодости «хотел сделаться литератором — и не сделался; хо¬

тел красиво говорить — и говорил отвратительно; хотел женить¬

ся— и не женился». Ничего не успел и ни в чем не успел.

И теперь, на старости лет, «хочется хоть на час-другой воспря¬

нуть от этой пескариной жизни», но нет сил. И интересов в

жизни никаких.

И варламовский Сорин подчинил всего себя Треплеву. В нем

его жизнь, его несвершенные мечты. Не было у него самого мо¬

лодости — теперь живет молодостью племянника. Не было у него

своей любви, но так горько и безответно влюблен Костя Треп¬

лев. Хотел стать писателем, а вот Костя уже печатается...

И у варламовского старика Сорина сердце бьется в один лад

с Треплевым.

Варламов ясно показывал стариковскую влюбленность Со¬

рина в «милую соседку» Нину уже в самом начале пьесы. Встре¬

чал Нину радостным, просветленным взором, доброй, ласковой

улыбкой, как бы разделяя чувства и волнения Треплева.

— Глазки, кажется, заплаканы... Ге-ге! Нехорошо...

И долго держал ее маленькую ручку в своих огромных лапи¬

щах, словно согревая, успокаивая ее.

У него Сорин был самым благожелательным зрителем треп-

левской пьесы и ее исполнения Ниной. Глядел на сцену как

завороженный, ловил каждое слово, поддакивал кивками

головы.

—       Через двести тысяч лет ничего не будет, — не без ехид¬

ства бросает Сорин у Чехова, слушал монолог Нины.

А Варламов — изумленно, восторженно и мечтательно:

—       Через двести тысяч лет?!

И... проглатывал остальные три слова.

Невежливо обошлась Аркадина с пьесой сына. По Чехову

здесь Сорин должен упрекнуть сестру. Но у Варламова это был

не упрек, а негодование, резкое и сердитое замечание по праву

старшинства. Не мог снести обиду.

И когда Нина собралась уходить, варламовский Сорин умо¬

ляюще повторял:

—       Останьтесь....

Нельзя было отпускать ее, ведь уйдет, не попрощавшись

с Треплевым. Да и самому не хотелось, чтобы она ушла.

—       Останьтесь на один час, и все. Ну, что, право... Остань¬

тесь.

В конце пьесы Сорин говорит о Нине:

—       Прелестная была девушка... Действительный статский со¬

ветник Сорин был даже в нее влюблен некоторое время.

Слова эти звучали у Варламова как запоздалое и конфузли¬

вое признание, как дорогое сердцу воспоминание. И вроде бы

вспоминали и другие: да, старик в самом деле, конечно, был

влюблен!

Так вся душевная жизнь Сорина, по толкованию Варламова,

проходила по треплевским замерам. Он, кажется, один понимал

чувства Кости, смятение его духа. И горой стоял за него. Не

просил у Аркадиной денег для Кости, а требовал, настаивал —

денег, костюма, пальто, свободы.

Таков уж был у Варламова этот удивительный, неравнодуш¬

ный Сорин!

Эта роль в «Чайке» всегда имела хороших исполнителей на

русской и советской сцене. Чаще всего (и не без оснований)

играли его человеком немного отрешенным от мира сего, усталым

и потерянным, погруженным в свое прошлое, в ту, минувшую

жизнь, которая так не задалась ему. Все, что происходит во¬

круг, теперь мало касается его. Он — старый и больной, уже не

разволнуется из-за житейских неурядиц. Просто доживает свой

век. Конечно, добр и мил. Но доброта его безразлично обща,

а милота идет от стариковской отчужденности.

Всклокоченная борода, взъерошенные волосы. И одежда: как

правило, — мышиного цвета серый сюртук, не очень-то опрят¬

ный, поношенный, с перхотью на плечах.

Этот навык толкования образа берет начало у В. В. Лужского,

который играл роль Сорина в спектакле Художественного театра.

Совсем иной был варламовский Сорин. Не доживал свой век,