Варламов

же ввязался в интригу: пытался повлиять на директора театра

А. М. Гедеонова через М. И. Буркову, известную всему Петербургу

любовницу министра двора графа В. Ф. Адлерберга. Мина Ива¬

новна умела приказывать... Но на этот раз ничего не вышло. Ге¬

деонов считал своим долгом «наказать Мартынова за непослуша¬

ние», настоял на своем, не дал ему этой роли. Вопреки воле ав¬

тора — играл ее Ф. А. Бурдин. И очень худо, комикуя грубо и

пошло.

О Самойлове в роли Кречинского — уже сказано. Отношение

Сухово-Кобылина к ополяченному Кречинскому было неустойчи¬

вым. В письме к Самойлову он пишет (1856 г.):

«...Вы, как самостоятельный артист, имели полное право при¬

дать всякие дифференциальные особенности выговора, костюма,

поз, движений и прочего, — это ваша воля и ваша свобода, и по¬

тому пусть упрекают вас за польский акцент другие — а не я».

Неужели он не понимал, что акцент этот ведет куда дальше и

наносит пьесе большой ущерб? А «другие» упрекали и очень даже

гневно, потому что «третьи» раскусили замысел Самойлова ловко

и быстро. И высоко вознесли его. Близкие к царскому правитель¬

ству «Санкт-Петербургские ведомости» и булгаринская «Северная

пчела» пели хвалу Самойлову: он-де показал Кречинского «в ис¬

тинном свете», инородцем, «чужедворцем», который затесался в

добропорядочное сословие русского дворянства со стороны, слу¬

чайно, пришельцем: «он не наш», даже «чужой веры»... И злая

комедия Сухово-Кобылина вдруг стала мельче, свелась к анек¬

доту, частному происшествию. Затупела, заржавела сатирическая

стрела.

Сохранилась запись беседы Щепкина с Самойловым.

—       Как вам понравилась моя игра в роли Кречинского?—спро¬

сил Самойлов.

И Щепкин отвечал:

—       Вы изобразили совершенно живо, превосходно то лицо, ко¬

торое создала ваша фантазия... Только, по-моему, вы неверно по¬

няли идею пьесы. Вся сила, вся ее важность для нашего времени

заключается в общественном значении ее сюжета и особенно

главного лица, Кречинского. Зачем вы сделали из него поляка?

Это — русское лицо, представитель нашего так называемого хо¬

рошего общества, которое должно было видеть в Кречиыском се¬

бя, а не чужого человека... Тогда бы пьеса произвела на нас над¬

лежащее действие и сыграла бы серьезную общественную роль,

послужив к раскрытию язв и пороков нашего общества.

Так же решительно осудил самойловское толкование образа из¬

вестный в ту пору первый русский театральный критик А. Н. Ба¬

женов:

«...Почему г. Самойлов находит, что поляк скорее русского мо¬

жет быть шулером? Что за угловатый патриотизм такой? Смею

уверить г. Самойлова, что без этого неуместного и вовсе ненужно¬

го полякования Кречинский в его исполнении был бы очень хо¬

рош, даже еще лучше».

В конце концов к этому пришел и Сухово-Кобылин. Через не¬

сколько лет после письма Самойлову он замечает в своем днев¬

нике, что подобным толкованием актер «отнимает у себя свободу

и ширь драматического исполнения», что Кречинский делается

«слаб и мал». А спустя много лет признается, что «мучился» на

спектаклях Александрийского театра, что Кречинский «говорил

не то, что написано у автора».

В своем увлечении Самойлов уже совсем распоясался: в ми¬

нуты волнения его Кречинский уже заговаривал чисто по-польски,

а ломаную русскую речь приправлял всякими восклицания¬

ми — «матка боска», «пся крев»... Разваливалась пьеса. «Санкт-

Петербургские ведомости» уже объявили «вероотступником» Му¬

ромского. Спрашивали: в какой церкви должно состояться брако¬

сочетание его дочери — в православной, католической? Что за

отец этот Муромский? Таких не бывает! Все это выдумки

г. Сухово-Кобылина!

И, как нередко случалось в Александрийском театре, настоя¬

щая удача пришла при второй постановке пьесы. Так было и на

этот раз — со «Свадьбой Кречинского». В 1880 году спектакль ис¬

полнялся в совершенно новом составе:       Кречинского играл

И. П. Киселевский, Расплюева — В. Н. Давыдов, Муромского —

П. М. Свободин. Еще более окреп и вырос спектакль, когда роль

Кречинского перешла В. П. Далматову, а Муромского — Варла¬

мову.

И в этом составе исполнителей главных ролей — Далматов,

Давыдов, Варламов — «Свадьба Кречинского» шла долгие годы

и стала сценической классикой.

«Едва ли, — пишет Ю. М. Юрьев (в своих «Записках»), — эта

комедия Сухово-Кобылина когда-нибудь исполнялась с большим

совершенством, чем тогда на сцене Александринского театра».

Роль Муромского сильно проигрывает рядом с первыми в пье¬

се — Кречинским и Расплюевым. Эти — ярче, заряжены подлин¬

ным сатирическим запалом.

«Но Варламов силою своего таланта сумел и этой мало благо¬

дарной роли придать значительность отнюдь не меньшую, и

наряду с такими исключительными создателями Кречинского

и Расплюева, как Далматов и Давыдов, стать в центре внимания

зрителей, успешно соревнуясь с первоклассными своими партне¬

рами». Так пишет Ю. М. Юрьев, который видел спектакль не

один раз.

Легче всего и проще представить себе Петра Константиновича

Муромского тщедушным старичком небольшого росточка, смир¬

ным, хлопотливым и доверчивым, беспомощным.

А как же Варламов, — огромный, осанистый, внушительного

вида мужчина? Такого вроде бы не объедешь на кривой.

Яростный политический боец, автор сокрушительной силы

памфлетов, неугомонный, могучий Джонатан Свифт — написал

однажды другу своему, что совсем опутали, запутали его, что те¬

перь он — «беспомощен как слон».

Где было знать Варламову это великолепное образное выра¬

жение английского сатирика? Но играл он Муромского так, что

лучше и не скажешь: был его Муромский беспомощен как слон.

Одно дело, если опутан маленький и неказистый, иное — этакий

исполин! Не жалость слезливую вызывает, а возмущение, негодо¬

вание. Цена другая!

Седые — белым-белые — гладко причесанные на косой пробор

мягкие волосы. Лицо, чисто выбритое, кажется молодым — без

морщин, добродушно улыбчивое. Широкий, с большим запахом,

малиновый, усадебного покроя домашний халат. Это — в первой

картине. Потом — строгая черная пара с безукоризненно белой

сорочкой.

Богатый помещик. Но не белоручка. Рачительный хозяин и

сам работник. Здесь, в Москве, на светских балах и приемах ему

неуютно. Его место — на пашне, в конном дворе, в хлеве, на гум¬

не. Там — он дома. С презрением говорит о столичных бездель¬

никах, бальных шаркунах, пустомелях, «побродягах всесветных».

Не по вкусу ему этот праздный «сахар-свет». С удовольствием

говорит о делах деревенских: пора навоз вывозить на поля, «без

навозу баликов давать не будете».

А т у е в а. Это, сударь, ваш долг.

Муромский. Балы-то давать?

А т у е в а. Ваша обязанность.

Муромский. Балы-то давать?!!

Как он произносил эти слова, Варламов! Удивление, недоуме¬

ние, насмешка, готовность и рассердиться, и расхохотаться. Все