Страница 93 из 123
Император прибыл в армию лишь после перехода через Березииу. Александр, и в особенности его брат Константин, фельдфебель по натуре, не обладавший, подобно императору, высокими качествами души, были сильно шокированы внешним видом армии, совсем не соответствовавшим уставу, на что в то время обращалось главное внимание. Обыкновенно, одежда русского солдата рассчитывалась только для парадов, в походе же он нес на себе большую часть амуниции — кожаные сапоги, брюки, гренадерский султан и т. п. Война же должна была сильно изменить эту одежду. На границе она была приспособлена к утомительным, длинным переходам и к суровости климата и была очень похожа на простую одежду крестьян. Видя проходящий церемониальным маршем пехотный, гвардейский, стрелковый полк, покрытый славой, Константин возмутился видом солдат; более же всего ему не понравилась толстая и грубая обувь. Он высказал сильное неудовольствие на неправильность строя и вскричал с досадой: «Эти люди умеют только драться?»
В его устах это была горькая критика.
Н. Тургенев
Отъезд Наполеона из армии
Наполеон прибыл в Сморгонь с толпой умиравших, изможденных страданиями солдат; но он не позволил себе выказать ни малейшего волнения при виде бедствий этих несчастных людей, которые, со своей стороны, не роптали, чтобы не тревожить его. Действительно, возмущение было немыслимо: для этого требовалось новое усилие, а силы всех были уже истощены борьбой с голодом, холодом и усталостью. Для этого требовалось также сойтись, сговориться, согласиться, а голод и целый ряд других несчастий отделяли и изолировали всех друг от друга, сосредоточивая всякого в самом себе. Они были далеки от того, чтобы утомлять себя вызовами или даже жалобами, и шли молча, сохраняя все свои силы для борьбы с враждебной им природой; необходимость двигаться и постоянное страдание изгоняли всякие мысли. Телесные нужды подавляли все душевные силы; жизнь сохранялась только в ощущениях и была подчинена по старой памяти ряду впечатлений, сохраненных от лучших времен, чести и любви к славе, возбужденной двадцатью годами постоянных триумфов, жившей еще и дышавшей в их сердцах.
Сверх того еще оставался целым и незапятнанным авторитет вождей; в нем всегда было что-то отеческое; всегда опасности, победы и поражения были общими. Это было несчастное семейство, в котором больше всего приходилось, пожалуй, плакаться его главе. Таким образом, и император, и «великая Армия» хранили благородное молчание: были слишком горды, чтобы жаловаться, и слишком опытны, чтобы не сознавать бесплодность таких жалоб.
Наполеон стремительно вошел в свою последнюю главную квартиру: он написал там свои последние инструкции и двадцать девятый, и последний бюллетень о состоянии своей умирающей армии. Были приняты предосторожности, чтобы вплоть до завтрашнего дня не стало известным что-либо из того, что происходило в его внутренних покоях.
Но предчувствие последнего несчастья охватило всех офицеров; все хотели бы за ним последовать. Они страстно хотели снова увидать Францию, очутиться в лоне своих семейств и бежать от этого жестокого климата; однако никто не осмеливался обнаружить своего желания; их удерживали от этого долг и честь.
Пока они делали вид, что они отдыхают, — от чего на самом деле они были далеки, — наступила ночь и приблизилось время, назначенное императором для объявления начальникам армии о его решении. Были созваны все маршалы. По мере того, как они приходили, их вызывали каждого отдельно, и он склонял их сначала к своему плану выражениями своего доверия к ним...
Он был ласков со всеми; потом, собрав их у себя за столом, он начал восхвалять их за эту кампанию. Что касается его самого, то он отозвался о своем дерзком предприятии только следующими словами: «Если бы я был рожден на троне, если бы я был Бурбоном, то мне было бы легко не делать ошибок».
Когда обед был окончен, он приказал принцу Евгению прочитать им свой 29-й бюллетень, после чего, объявив во всеуслышание о том, что он сообщил уже каждому в отдельности, он сказал: «Сегодня ночью я отправлюсь с Дюроком, Коленкуром и Лобо в Париж; мое присутствие там необходимо для Франции так же, как и для остатков несчастной армии. Только оттуда я смогу сдержать австрийцев и пруссаков. Несомненно, эти страны не решатся объявить мне войну, когда я буду во главе французской нации и новой армии в 1 200 000 человек!»
Он сказал еще, что он посылает вперед Нея в Вильну, чтобы он все там реорганизовал, что ему в этом будет помогать Рапп, который отправится вслед за тем в Данциг, Лористон — в Варшаву; Нарбонн — в Берлин; что его гвардия останется при армии, но что придется выдержать сражение под Вильной и задержать там неприятеля; что там они найдут Луазона, де-Вреде, подкрепления, продовольствие и все боевые запасы; что после этого расположатся на зимние квартиры за Неманом и что он надеется, что русские не перейдут через Вислу до его прибытия.
«Я оставлю, — добавил он, — короля Неаполитанского командовать моей армией. Я надеюсь, что вы будете ему повиноваться, как мне самому, и что между вами будет царить полнейшее согласие».
Было десять часов вечера. Он поднялся, пожал им сердечно руки, поцеловал их всех и отправился...
Наполеон прошел через толпу своих офицеров, выстроившихся на его пути, и дарил им на прощание грустные, вынужденные улыбки. Он увозил с собою их немые мольбы, сквозившие в нескольких почтительных жестах. Он сел с Коленкуром в закрытую карету; его мамелюк и Вонсович, капитан его гвардии, сели на козлы; Дюрок и Лобо следовали за ними в санях.
Сначала их конвоировали поляки, потом их сменили неаполитанцы королевской гвардии. Этот отряд состоял из 600 человек, когда он прибыл из Вильны к императору. Они погибли почти все за этот краткий переход; их единственным врагом была зима...
Дальше путешествие Наполеона совершилось беспрепятственно. Он обогнул Вильну через ее пригороды, проехал через Вильковишки, где он сменил свою карету на сани, остановился 10-го в Варшаве, чтобы потребовать от поляков отряда в 10 000 казаков, чтобы даровать им кое-какие льготы и обещать им свое скорое возвращение во главе 300 000-ной армии. Оттуда, быстро проехав через Снлезию, он прибыл в Дрезден, где имел встречу с королем, потом в Ганау, Майнц и наконец добрался до Парижа, куда он явился внезапно, 19-го декабря, через два дня по опубликовании его 29-го бюллетеня.
От Малоярославца до Сморгон этот повелитель Европы был только генералом умирающей и дезорганизованной армии. От Сморгони до Рейна это был неизвестный беглец, стремившийся перейти через неприятельские земли. За Рейном он вдруг снова оказался повелителем и победителем Европы! Последний порыв ветра благоденствия надувал еще его парус!
Сегюр
КОЛЕНКУР Луи (1773—1827), маркиз, в числе немногих французских аристократов ставший приверженцем Наполеона Бонапарта. В 1807—1811 посол в Санкт-Петербурге. В период «Ста дней» министр иностранных дел. Его апологетические в отношении Наполеона «Мемуары» ценны большим фактическим материалом.
***
10 декабря конница В. В. Орлова-Денисова ворвалась в Вильно и захватила большие запасы, пленных и 140 орудий. Кутузов остановил главную армию в Вильно для отдыха. Русская армия, двигаясь вслед за противником, тоже испытывала недостаток продовольствия и фуража, страдала от холода, так как теплые вещи не поспевали доставкой, несла потери в боях, теряла отставших по дороге. Из 100 тыс., вышедших из Тарутина, и 622 орудий в Вильно пришли 42 тыс. и 200 орудий.