Крестная мать

Серый зимний день за стеклами витражей театра, серый давящий душу полумрак в фойе, скучные бледные лица молодых актеров, тихие голоса…

— Вчера в нашем доме парня хоронили, — сказала Яна. — Мы с ним учились в школе, я его знала. Он, кажется, девятнадцатый из нашего города. Я уже счет потеряла.

— Да, девятнадцатый, — подтвердила Катя. — И раненых почти шестьдесят человек. Ужас! У меня, ребята, двоюродный брат там, в Чечне. Он в Псковском полку служит, десантник. У них большие потери.

— Больше всего парней из Самарского полегли да из Майкопской бригады. — Зайцев затушил сигарету, мял ее в пальцах, и крошки табака сыпались на паркетный, плохо натертый и оттого тусклый пол. — В предновогоднюю ночь, при штурме Дворца Дудаева, их сотни там остались. Ивановских много, волгоградских да и из нашего города — девятнадцать… Не все, правда, в одно время, но все же. Ровесники наши.

Актеры помолчали.

— А помните, девушки, на похоронах Марийки женщина одна была? Татьяна Николаевна, — спросил Саня.

— Да что-то смутно припоминаю… — Катя наморщила лоб.

И Яна пожала плечами:

— В синем пуховике, что ли? Красивая такая, но уже седина у нее… Всё с матерью Марийки разговаривала? Она?

— У нее тоже сын в Чечне погиб. В декабре еще хоронили. Один из первых, из девятнадцати…

— Саня, а откуда ты эту женщину знаешь? — поинтересовалась Катя.

— Они с Марийкой были знакомы. Даже более, женщина эта названой крестной матерью Марийки стала. Помогла ей, приняла участие, морально поддержала. Когда с Марийкой это случилось, ну, там, у Анны Никитичны, мы-то в кусты все полезли, а Татьяна Николаевна — они случайно познакомились — к ней как мать отнеслась, пошла в этот гадюшник, шерстила там и Анну Никитичну, и наших спонсоров. Мне Марийка потом кое-что рассказывала. Да, если 6 я не струсил, загремел бы наш Захарьян…

— Твари мы, — согласилась Яна. — Это мы Марийку угробили. А со временем и с нами то же самое сделают. Я это не сразу, но поняла. Если вот так, поодиночке, жить будем, если друг за друга не встанем. Нас Михаил Анатольевич всех через шалаш пропустит. Или что-нибудь в этом роде. Что-нибудь новое придумает, какой-нибудь новый оригинальный сюжетец раскопает из отечественной или зарубежной классики. Вон, «Декамерон», бери и ставь. Бесконечные и забавные траханья. Маленькие эротично-сексуальные спектакли для школьников и всех желающих. Отбоя от зрителей не будет… Ребята, мы с ума сошли! Все! Без исключения!.. Саня, как ты мог тогда, ну в шалаше… Что ты вытворял! Фу!

Зайцев молчал, повесив голову.

— Правда, тебе заплатили? — приступила с расспросами и Катя.

— Правда. — Зайцев не смел все же поднять глаза. — Подонок я, девчонки, подонок! Самый настоящий. И трус, к тому же. Я же мог Марийке помочь… вообще, не участвовать в этом грязном шоу. И потом… как-то хотя бы ее имя обелить. Мне Татьяна Николаевна звонила, очень просила. А я… Но что де-лать-то, девчонки? Разве можно так жить?!

— Если мы пойдем в свидетели, Саня, то Захарьян нас в порошок сотрет, ты же знаешь! — В глазах Кати поселился настоящий ужас. Ей в самом деле было страшно даже представить, что вот она, такая послушная и безотказная на репетициях и в спектаклях, вообще, в жизни, вдруг пойдет против самого Захарьяна!

— Ребята, я же больше ничего не умею! — жалобно прибавила она. — Ни-че-го-шеньки! Я только умею играть на сцене, изображать других людей. Что мне потом — пирожками торговать?

— Если мы трое пойдем к прокурору, да еще с другими ребятами поговорить… — начал рассуждать Зайцев, и лицо его заметно оживилось, в глазах зажглась надежда.

— Да, конечно, поодиночке не нужно ходить, Саня, ты прав, — загорелась и Яна. — Коллектив — это сила! А мы все знаем и будем говорить правду.

— …как мы с тобой у Анны Никитичны на ковре с голыми мужиками кувыркались, — ехидно, почти неслышно, проговорила Катя и закрыла лицо руками, вспомнив сейчас же, что действительно было на этом ковре!

— Если они будут об этом говорить, то и нам молчать не нужно, — решительность Яны была вполне искренней. — Лучше один раз отмыться, чем всю жизнь в грязи ходить.

Яна, большая и сильная телом, с твердо сжатыми губами, слушала, что говорил Зайцев, соглашалась с ним без слов. Кивком головы, жестом, всем видом давала понять, что уже не отступит. То и дело поглядывала с осуждением на Катю, которая от волнения и переживаний покраснела до корней волос, похлопывала себя по горящим щекам, мучилась — как, все-таки, быть? Такой риск! Сам Михаил Анатольевич! Бог ты мой, помоги!

— Вы как хотите, девчонки, а я пойду к прокурору, — спокойно, выношенно и оттого убежденно заявил Зайцев. — Я не хочу больше чувствовать себя подонком, мразью, делать вид, что ничего не случилось, что я ничего не понимаю. Всё я знаю и всё прекрасно понимаю! Я — не манкурт. И не хочу им быть. Чему же я других учу?!

Яна глянула на опустившую плечи Катю, кивнула:

— Саня, мы с тобой тоже пойдем к прокурору. Так, Катерина?

— Да, так, — тихо, почти беззвучно ответила та. — Конечно, ребята, нужно идти.

— Только перед тем, как идти в прокуратуру, давайте сходим к той женщине, к Татьяне Николаевне, — предложил Зайцев. — Она взрослый, опытный человек. А в таких делах надо бы посоветоваться.

Катя вскочила, тряхнула волосами, взволнованно произнесла:

— Ой, ребята! Такую мы кашу заварим!.. Представить страшно. Мы погибнем!

— Ты сама себя поменьше пугай, — резонно посоветовала Яна и обняла подружку за плечи. — По-ги-и-бнем! Как бы не так. Держись потверже, люди чувствуют настрой и позицию другого человек и, кстати, уважают это. Вот. А прокуроров чего бояться? Скажем, что было в театре, на премьере «Тайной любви молодого барина»…

— Ну, тогда поехали к Татьяне Николаевне! — обрадованно вскочил и Зайцев. — Она недалеко живет, я помню адрес.

— Поехали! — в один голос подхватили и Яна с Катей.

До начала спектакля было еще более четырех часов, роли свои в «Острове сокровищ» они знали прекрасно, переживать было не из-за чего… Личное время актеры имеют право использовать на свое усмотрение.

А «Тайная любовь молодого барина», спектакль, о котором актеры только что упомянули, в ТЮЗе пока не шел. Нет, Захарьян не испугался и от спектакля отказываться не собирался. Спонсоры настаивали (да и дирекция театра тоже), чтобы «Тайная любовь…» снова была на сцене. Пусть и с другой актрисой. Надо было порепетировать (Михаил Анатольевич пока что не сказал, кто будет играть Аленку), успокоить общественность.

В афише против названия спектакля появилась приписка: «Будет объявлен особо».

«Кадиллак» стоял у подъезда Татьяниного дома. Изольду, так толком и не проснувшуюся, уложили в постель, закрыли дверь в спальню. Татьяна, Тягунов, Андрей и Игорь сидели в большой комнате за голым столом, размышляли. Говорили прямо, без всяких дипломатических вывертов и ухищрений — в этот вечер (все понимали) решалось многое, вещи назывались своими именами.

— Таня! — сказал Тягунов. — Решай. От Изольды и ребят у нас нет тайн. Они всё знают. И они наши помощники. Я свое решение приму в зависимости от твоего. Но, конечно, тоже подумаю, как выйти из этой ситуации.

Татьяна тяжко вздохнула.

— Конечно, я хочу вернуть то, что потеряла. Мне жить не на что. И в этом смысле я предложение Ка-менцева принимаю. Пусть они вернут то, что у нас с Алексеем отняли… Хотя, господи, что я говорю?! Как можно вернуть жизнь?!

Она умолкла, стараясь успокоиться.

— А предложение Аркадия Каменцева о работе? — спросил Тягунов.

— Нет. Тысячу раз нет! — Она решительно затрясла головой. — В военное КБ я не вернусь. Делать оружие, из которого убивают наших детей!.. Бог и так наказал меня, мать, за это. Я почти двадцать лет проработала в конструкторском бюро, всё изощрялась в своих технических новшествах, мы плодили все эти «мухи» и тяжелые гранатометы, реактивные снаряды, минометы… Если бы я знала!.. Мы должны думать о том, как продлить жизнь, а не о том, как оборвать ее в самом начале!