Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 56 из 92

Орлов Алексей Григорьевич (1737 1807) — граф, гос. деятель. Выдвинулся в связи с участием в дворцовом перевороте 1762 г., в результате которого Екатерина II была возведена на престол. Был главнокомандующим русской эскадрой при разгроме турецкого флота в 1770 г. в Чесменской бухте.

Орлов Григорий Григорьевич (1734 1783) — граф, гос. деятель. Фаворит Екатерины II. Главный организатор дворцового переворота 1762 г.

...После бала, проспав ровно целые сутки, я поехал к генералу Мелиссино. У меня было к нему рекомендательное письмо от прежней его фаворитки, де Лольо. Благодаря этой рекомендации, генерал принял меня как нельзя лучше и пригласил бывать на его ужинах. В его доме все было на французский лад: стол и напитки отличные, беседа оживленная, а игра и пуще того. Я познакомился с его старшим сыном, женатым на княжне Долгоруковой. С первого же вечера я засел за фараон; общество состояло все из людей порядочных, проигрывающих без сожаления и выигрывающих без похвальбы. Скромность привычных посетителей, равно как и почетное их положение в обществе, ограждали их от всяких придирок административной власти. Банк держал некто барон Лефорт, сын или племянник знаменитого адмирала Лефорта. Этот молодой человек был запятнан одним дурным делом, навлекшим на него опалу императрицы. Во время коронации Екатерины в Москве, он исходатайствовал привилегию на учреждение лотереи, для которой потребный фонд дало правительство. Вследствие ошибочных действий правления, заведывавшего делом, лотерея эта лопнула, и тогда вся беда обрушилась на бедного барона.

Так как я играл очень сдержанно, то мой выигрыш едва доходил до нескольких рублей. Князь N в моих глазах спустил одним разом десять тысяч рублей, отчего нисколько не казался смущенным, и я вслух выразил Лефорту мое удивление перед подобным хладнокровием, столь редким у игроков.

— Нечего сказать, велика заслуга! — возразил мне банкир, —да ведь князь-то играл на честное слово и, стало быть, ничего не заплатит: это его привычка.

— А честь?

— Честь не пострадает от неплатежа игорных долгов: по крайней мере, так принято в здешней стране. Между двумя игроками существует безмолвный договор, по которому проигравший на слово волен платить или нет; выигравший был бы смешон, если б требовал уплаты, которую его должник не предлагает внести сам.

— Подобный обычай должен бы, по крайней мере, давать право банкиру отвергать ставку того или другого понтера.

— Ну, ни один банкомет не посмеет нанести такой обиды кому бы то ни было. Проигравшийся дотла почти всегда удаляется, не расплатившись; честнейшие из них оставляют залог, но это случается редко. Здесь есть молодые люди самых знатных фамилий, которые ведут, что называется, игру мнимую, безответственную, и смеются прямо в глаза тем, кто у них выигрывает.



В доме Мелиссино я познакомился также с молодым гвардейским офицером Зиновьевым, близким родственником Орловых. Он меня представил английскому посланнику, лорду Макартнею. Этот молодой дипломат, красивый, богатый, изящный в обращении, вздумал влюбиться в одну из фрейлин императрицы и имел неосторожность сделать ее беременной. Екатерина нашла поступок весьма дерзким; она простила девушке ею погрешность, но потребовала, чтобы посланник был отозван.

У меня было еще письмо мадам Лольо к княгине Дашковой, удаленной из Петербурга после того, как она оказала содействие своей государыне к восшествию на престол, который она надеялась разделять с нею. Я поехал засвидетельствовать ей мое почтение, в ее деревню. Застал я ее в трауре по мужу, покойному князю. Она предложила мне свою рекомендацию к графу Панину и сказала, что с этой рекомендацией я могу смело явиться к нему.

Ныне княгиня Дашкова, уже пожилая, состоит президентом петербургской академии. Кажется, Россия есть страна, где отношения обоих полов поставлены совершенно навыворот: женщины тут стоят во главе правления, председательствуют в ученых учреждениях, заведуют государственной администрацией и высшею политикой. Здешней стране не достает одной только вещи, — а этим татарским красоткам — одного лишь преимущества, именно: чтобы они командовали войсками!

...Я имел много случаев заметить, каким уважением пользуются французские книги со стороны русских, т. е., людей образованных или претендующих на образованность. Говоря о французских книгах, я разумею сочинения Вольтера, которые для московитов представляли всю французскую литературу. Великий писатель посвятил императрице свою «Философию истории», о которой он сам отзывался как о сочинении, написанном для Екатерины. Месяц спустя после выпуска из печати три тысячи экземпляров этого сочинения были публикованы в России и раскуплены нарасхват в одну неделю. Каждый русский, читающий по-французски, носил книгу в своем кармане, словно молитвенник или катехизис. Особы высшего круга только и бредили Вольтером и божились не иначе, как его именем. Прочитав его, они считали себя обладателями знаний самобытных и всесторонних, почти наравне со своим учителем. «Но для того, чтоб основательно усвоить знания и мудрость Вольтера», говаривал я им часто, «лучше следовало бы изучать те источники, откуда он сам почерпнул их: это было бы средством вернейшей оценки того и другого». Но я проповедовал глухим. Фернейский патриарх был в моих глазах—альфа и омега всякого знания и всякой премудрости. Русские моего времени напоминали мне собою чрезвычайно меткое и тонкое изречение одного знаменитого римского прелата, который сказал мне однажды: «Берегитесь когда-либо спорить с таким человеком, кто ничего не читал, кроме одной только книги». Итак, я бесстрастно смотрел, как проносился мимо меня этот шумный поток восторженных похвал.

...Иногда служанка обращалась ко мне с несколькими словами на своем татарском диалекте, над которым я мог бы вдоволь посмеяться при всяком другом случае. Сколько я ни бился, сколько ни ломал себе голову над русской грамматикой,—уста мои отказывались произнести внятно хоть бы одно слово этого бычачьего языка. К счастию еще, что в два месяца эта девушка кое-как выучилась по-итальянски, на столько, что могла что-нибудь говорить со мной... Никогда я не мог выучиться русскому языку, о котором Ж. Ж. Руссо (невежественный великий человек!) говорит как об испорченном наречии греческого. Русский язык, напротив того, есть ничто иное, как говор, почти первобытный, сложившийся в глубине Востока. Я всегда думал, что кто-либо из ученых ориенталистов, путем сравнительных выводов, сумеет открыть коренные начала этого языка.

...Зимою иностранцы здесь беспрестанно отмораживают себе уши, носы и щеки. Одним утром, на пути в Петергоф, я встречаю русского, который, набрав в горсть снегу, вдруг кидается на меня и, крепко ухватившись, начинает тереть мне снегом левое ухо. В первую минуту я принял было оборонительное положение; но, к счастью, в пору догадался о причине этого поступка: мое ухо начинало отмораживаться, а добрый человек это заметил, видя, что оно побелело.

...Императрица поручила своему архитектору Ринальди (это было летом) построить на Дворцовой площади обширный деревянный амфитеатр, которого план я видел. Ее величеству угодно было дать карусель, на которой мог бы красоваться цвет воинов ее империи. Много подданных государыни было приглашено на этот праздник, впрочем, тогда не состоявшийся по причине дурной погоды. В программе возвещалось, что карусель откроется в первый красный день; но этот красный день не наступил: и действительно, утро без дождя, ветра или снега — редкость необычайная в Петербурге. В Италии мы привыкли полагаться на хорошую погоду, в России же должно всегда рассчитывать на ненастную. Вот почему мне всегда смертельно хочется смеяться, когда я встречаю русских путешественников, говорящих с умилением о ясном небе их родины: странное небо, которого я, по крайней мере, никогда не знал иначе, как в виде сероватого тумана, извергающего густые хлопья снега!

...Летом в Петербурге можно знать о наступлении вечера только по заревому пушечному выстрелу; без того нельзя знать об этом наверно, ибо в летнюю пору ночи не бывает. В полночь вы можете читать письмо без свечки. Явление удивительное, не правда ли? Я согласен; но оно надоедает ужасно. Шутка плоха, когда она слишком длинна. Кто может равнодушно вынести бесконечный день из целых семи недель?..