Страница 55 из 92
В числе разных пустосвяток, бродивших по Гостиному двору, обращала на себя внимание толстая баба лет сорока, называвшая себя «голубицей оливаной». Носила эта голубица черный подрясник с широким ременным поясом; на голове у нее была иерейская скуфья, из-под которой торчали распущенные длинные волосы; в руках пучок восковых свечей и большая трость, которую она называла «жезлом иерусалимским». На шее у нее были надеты четки с большим крестом и образ, вырезанный на перламутре. Народ и извозчики звали ее Макарьевной. Говорила она иносказательно; на купеческих свадьбах и поминках играла первую роль и садилась за стол с духовенством. Занималась она также лечением, обтирая купчих разными мазями в бане. Круг действий Макарьевны не ограничивался одним Петербургом. Она годами жила в Москве, посещала нижегородскую ярмарку, Киев и другие города. Макарьевна выдала свою дочь за квартального надзирателя, дав в приданое тысяч двадцать. Подчас она жила очень весело, любила под вечерок кататься на лихачах, выбирая который помоложе и подюжее.
Немалое любопытство вызывала у гостинодворцев утренняя доставка преступников на Конную площадь. Телесные наказания производились публично: преступника везли рано утром на позорной колеснице, одетого в длинный, черный суконный кафтан и такую же шапку, на груди у него висела черная деревянная доска с надписью крупными белыми буквами о роде преступления; преступник сидел на скамейке спиной к лошадям, руки и ноги его были привязаны к скамейке сыромятными ремнями. Позорная колесница следовала по улицам, окруженная солдатами с барабанщиком, который бил при этом особенную глухую дробь. В отдельном фургоне за ним ехал, а иногда шел пешком палач в красной рубашке, под конвоем солдат, выпрашивая у торговцев на косушку водки.
По прибытии позорной колесницы к месту казни преступника вводили на эшафот; здесь к нему подходил священник и напутствовал его краткой речью, давал поцеловать крест. Затем чиновник читал приговор. Тюремные сторожа привязывали преступника к позорному столбу; снимали с него верхнее платье и передавали в руки палачам. Те разрывали ему как ворот рубашки, так и спереди рубашку до конца, и, обнажая по пояс, клали преступника на «кобылу", привязывали к ней руки и ноги ремнями. Потом палачи брали плети, становились в ногах преступника и ждали приказа начать. Начинал стоявший с левой стороны палач; медленно поднимая плеть и с криком: «Берегись, ожгу!» — наносил удар, за ним бил другой и т. д.
По окончании казни преступника отвязывали, накидывали на спину рубашку и после наложения клейма надевали шапку, сводили под руки с эшафота, клали на выдвижную доску с матрасом в фургоне и вместе с фельдшером отвозили в тюремную больницу. При высылке на каторгу палачом клещами вырывались ноздри. Ворам ставили на щеках и на лбу знаки: «вор» и затем их затирали порохом.
В Гостином дворе в конце XVIII в. нередко видели тучного вялого старика, известного распространителя скопческой ереси Кондратия Селиванова. О нем рассказывали много таинственного: говорили, что Селиванов предсказывает будущее, а этого уже было достаточно, чтобы привлекать суеверную публику. Петербургские барыни толпами приезжали к пророку. Селиванов жил в Басковом переулке, близ артиллерийских казарм. Здесь нередко стояло до десяти карет, заложенных, по тогдашнему обычаю, четвернями и шестернями. Даже такие особы, как министр полиции Балашов и петербургский генерал-губернатор граф Милорадович, не брезговали беседовать с этим старцем и получать от него благословение. Селиванов принимал гостей под пологом с кисейными занавесками, лежа на пуховиках в батистовой рубашке. Впоследствии он жил в своем доме близ Лиговки. Это был первый в Петербурге скопческий дом, или, как его называли скопцы, «Новый Иерусалим». В этот храм стекались скопцы со всех концов России. Приходивший встречал самое широкое гостеприимство. Лица, приставленные к пришедшим, незаметно выведывали от последних про их домашние нужды и обстоятельства и затем все передавали Селиванову, который этим при разговорах с ними и пользовался.
Таким образом, слава лжепророка росла, как и усердные приношения в его кассу. Селиванов прожил до 1820 г., т. е. до ссылки его в монастырь. В этом доме была устроена зала, где могло радеть более шестисот человек. Разделена она была на две части глухой перегородкой. В одной половине радели мужчины, в другой женщины. Над перегородкой была ложа, вроде кафедры, под балдахином, где сидел Селиванов. Молящиеся кружились внизу, одетые в двойные белые рубашки. В одной из комнат, примыкающих к храму, помещалось всегда до десятка и более молодых бледнолицых мальчиков; здесь они подвергались операции, которая делала их голоса дискантами. «Настало златое время воскресения»,— говорили скопцы. Полиция знала, что делается в этом доме, знала также, что число скопцов в Петербурге множится. Никаких, однако, мер не предпринималось, еще не существовало законов против скопчества. На секту смотрели снисходительно. Народ же на скопцов смотрел благодушно и в шутку называл их «масонами».
Петербург притягивал авантюристов всех мастей.
Знаменитый обольститель XVIII в. Казанова большую часть жизни провел в путешествиях. Не миновал он и России, где побывал в 1765—1766 гг.
Небезынтересны его записки о Петербурге. Хотя, врет он во многом. Например, чего стоит сцена с покупкой девушки.
«...Я выехал из Риги 15-го декабря на пути в Петербург, куда прибыл через 60 часов после выезда. Расстояние между этими двумя городами почти такое же, как между Парижем и Лионом, считая французскую милю (лье) около 4-х верст. Я позволил стать сзади моей кареты бедному французу-лакею, который зато служил мне бесплатно во все время моей поездки. Спустя три месяца после того, я был ни мало удивлен, увидев его возле себя за столом у графа Чернышева в качестве гувернера при сыне его. Но не стану забегать вперед в своем рассказе. Мне предстоит сказать многое о Петербурге, прежде чем останавливать внимание на лакеях, которых я встречал там не только гувернерами князей, но и еще лучше.
Петербург поразил меня своим странным видом: мне казалось, что я вижу поселение дикарей, перенесенное в европейский город. Улицы длинны и широки, площади пространны, дома просторны: все это ново и неопрятно. Известно, что этот город был импровизирован царем Петром Великим. Его архитекторам удалось подражение постройкам на европейскую стать; но все-таки эта столица высматривает пустыней и соседкою северных льдов. Нева, орошающая своими сонными волнами стены многочисленных дворцов, не река, а скорее озеро. Я нашел себе две комнаты в отеле, с окнами на главную набережную. Мой хозяин был штутгартский немец, сам недавно приехавший сюда. Он очень ловко объяснялся со всеми этими русскими и сразу давал им понимать себя, чему я удивился бы, если б не знал заранее, что немецкий язык общераспространен в этой стране, а туземное наречие здесь употребляется одною только чернью. Хозяин мой, видя во мне новоприезжего, растолковал на своей табарщине, что при дворе дается бал-маскарад,— огромный бал на шесть тысяч особ, долженствующий продолжаться 60 часов. Я взял предложенный им билет и, завернувшись в домино, побежал в императорский дворец. Общество собралось уже все и танцы были в самом разгаре; в некоторых покоях помещались буфеты внушительной наружности, ломившиеся под тяжестью съедобных вещей, которых достало бы для насыщения самых дюжих аппетитов. Вся обстановка бала представляла зрелище причудливой роскоши в убранстве комнат и нарядных гостей; общий вид был великолепный. Любуясь им, я вдруг услышал случайно чьи-то слова: «Посмотрите, вот императрица; она думает, что ее никто не узнает; но погодите, ее скоро все различат по ее неотступному спутнику, Орлову». Я пошел вслед за домино, о котором говорили, и вскоре убедился, что то была действительно Екатерина: все маски говорили о ней одно и тоже, притворяясь неузнающими ее. Среди огромной толпы она ходила взад и вперед, теснимая со всех сторон, что, по-видимому, не причиняло ей неудовольствия; иногда она садилась сзади какой-нибудь группы, ведущей приятельскую болтовню. Этим она рисковала столкнуться с кое-какими маленькими неприятностями, так как разговор мог касаться ее самой; но, с другой стороны, вознаграждалась возможностью услышать полезную для себя истину: счастие, редко выпадающее на долю царей. В некотором расстоянии от императрицы, я заметил маску колоссального роста, с геркулесовскими плечами. Когда эта атлетическая фигура проходила мимо, все говорили: «это Орлов»...