Страница 4 из 56
Спалланцани изменил тактику. Он не запаивал бутылочку сразу, а вытягивал ее горлышко в трубочку. Оставлял на конце малюсенькое отверстие, и только затем подогревал и кипятил. Потом он давал бутылочке остыть и лишь после этого запаивал отверстие. Оно было совсем крохотное, и при запаивании его бутылочка не успевала нагреться. Теперь во время остывания в бутылочку проникал наружный, неперегретый воздух. Его было достаточно: главное условие самозарождения соблюдено.
И все же микробы не появлялись. Правда, при условии, что настой был хорошо прокипячен.
Снова писал Спалланцани, высказывая свои возражения Бюффону, и снова тот отвечал ему. В споре принял участие и Вольтер. Микробы, настойки и вся эта возня с ними его мало интересовали, но разве он мог упустить случай лишний раз съехидничать?
— А не кажется ли вам, господа, — обратился он к Бюффону и Нндгэму, — что ваши разговоры о самозарождении несколько странны? Ведь по Библии-то оно не так выходит. Идти же против библии аббату не совсем удобно.
Нидгэм не сумел ответить великому насмешнику, а мог бы сказать ему: «Разве вы не знаете, что повар никогда не ест состряпанного им самим изысканного блюда?»
«Производящая сила» — это было очень туманно, зато звучало внушительно. Производящая сила. Конечно, нет ее — не будет и живого, если... если верить в такую чепуху. Производящая сила в скором времени превратилась в «жизненную силу» — таинственную силу, свойственную всему живому. Именно она-то и несет с собой жизнь; нет ее — нет и жизни, перед нами мертвая материя. Жизненная сила — она же производящая сила — оказалась на редкость непрочной: стоило полчаса кипятить настой, и она исчезала. Правда, не навсегда, и это было самое занятное. Нужно было лишь открыть доступ воздуха к настою, и «сила» появлялась снова, доказательством чего служили «зародившиеся» микробы.
Вот здесь-то перед исследователем и возникало непреодолимое затруднение. «Ты убил жизненную силу,—говорили ему.—Как же хочешь ты видеть самозарождение? Без жизненной силы оно невозможно». Что тут делать? Стерилизовать настой, уничтожить в нем микробы и их зародыши необходимо: останься в живых хоть один микроб или «зародыш», и — где же самозарождение? Уцелевший микроб размножится, вот и все. Но стерилизация, говорят, убивает не только микробы, но и «жизненную силу».
«Производящая сила» очень помогла Бюффону и Нидгэму. Чем дольше затягивался спор, тем труднее становилось итальянцу. Очень уж мудрено писал Бюффон: его красивые фразы были звучны, но очень туманны. Привыкшему к точности изложения и описания фактов Спалланцани никак не удавалось толком понять, что сказал знаменитый француз-натуралист. Он хватался то за одно, то за другое место в книге Бюффона;.. но смысл их словно ускользал от него.
Как возражать? Как попасть в цель, если перед тобой туманное пятно? Спор остался неразрешенным.
Прошло много лет, и «жизненную силу» сменило «живое вещество». Простейший организм не зарождается, не возникает сразу из неживого: между ним и неживой материей — живое вещество. При определенных условиях из него возникает, зарождается простейший организм, появляется существо.
Как проследить это, как показать и доказать, что это бывает? Без стерилизации не обойдешься: иначе увидишь мириады микробов, и притом отнюдь не самозародившихся. Но. . . стерилизация, уверяют, убивает не только микробы, но и живое вещество. Нужно найти такой способ стерилизации, чтобы всякого рода бактерии, их споры (а они особенно стойки), да, конечно, и вирусы были полностью убиты, а живое вещество осталось живым. Его не нашли еще, такого способа, а пока не нашли — спор остается неразрешенным. Слова, как бы умны и красивы они ни были, не помогут: нужны факты.
Опыты русского врача
Невозможность произвольного зарождения «микробов» доказывал не только Спалланцани. Его союзником оказался русский ученый — Мартын Матвеевич Тереховский (1740—1796).
Получив свидетельство об окончании курса в Санкт-Петербургском генеральном сухопутном госпитале, он был в 1765 году произведен в лекари. Несколько лет лекарской работы показали Тереховскому, что его знания, полученные в госпитале, недостаточны. Он решил поехать за границу, чтобы изучить медицинские науки там. Очевидно, лекарь не надеялся, что его отправят учиться за счет казны, а потому просил разрешения поехать «за свой счет». Разрешение дали, но поставили условие: Тереховскому пришлось выйти в отставку. В 1770 году он уехал в Страсбург.
В Страсбургском университете, славившемся своей медицинской школой, Тереховский четыре с половиной года изучал врачебное искусство. Здесь же он написал и защитил докторскую диссертацию и получил диплом доктора медицины.
Диссертация была написана на латинском языке (как тогда было принято) и называлась «Зоолого-физиологическая диссертация о наливочном Хаосе Линнея».
«Наливочный Хаос» — малопонятное в наши дни название. В своей системе животных Линней назвал «Хаосом» раздел, куда отнес самые разнообразные существа: общим у них было одно — микроскопически малая величина.
Многие из этой мелюзги заводились во всякого рода «настоях», иначе — «наливках», отсюда — «наливочные», те животные, которых мы теперь называем простейшими. Инфузории, один из классов простейших, в переводе на русский язык означает «наливочные» (по-латыни «инфузум» означает — настой, настойка, наливка).
Русский медик проделал множество опытов и наблюдений. Он установил, что «наливочные тельца» двигаются и что движения их собственные, что это — организмы, пусть и очень малых размеров. Он установил и другое: «наливочные тельца» есть животные; «... двигающиеся наливочные существа — это не неодушевленные тельца и не органические молекулы среднего и хаотического царства, а истинные мельчайшие животные».
Оставалось выяснить: откуда берутся эти крошки во всякого рода настоях?
Тереховский работал спокойно и методично. Он не горячился, не жег себе пальцы и не сажал жирных пятен на платье. Не проклинал «микробов», не бранил Нидгэма и Бюффона. Наверно, он не страдал бессонницей, и если не всегда сытно ел, то не из-за отсутствия аппетита, а просто потому, что у него было очень мало денег.
Он имел дело только с простейшими животными: инфузориями и жгутиковыми. Наблюдая их, Тереховский заметил, что они появляются в настоях из семян, плодов, трав. В разных настоях они иногда бывали разными.
Он был очень дотошным, этот врач: он принялся выяснять, в чем тут дело. Оказалось, что причина в воде. Можно изготовить настой из гороха или миндаля, из листьев желтофиоли или цветка гвоздики, и состав «зверюшек»-инфузорий будет одинаковым во всех этих настоях при условии, что они изготовлены на одной и той же воде.
Вывод напрашивается сам собой: «зверюшки»-инфузории попадают в настои вместе с водой. В этом не было бы ничего удивительного. В природе эти крошки живут именно в воде: болотной, прудовой, речной, озерной, морской, даже колодезной.
Однако был и еще один путь попадания в настои: воздух. Опыты показали, что при высыхании воды «зверюшки» погибают. Очевидно, воздушный путь был маловероятен.
Вода вызывала наибольшие подозрения, и Тереховский принялся ставить опыты именно с водой.
Для начала он взял чистую воду — сырую и кипяченую — и держал сосуды с ней открытыми, поставив их рядом в комнате. В сосуде с сырой водой «зверюшки» появились, кипяченая вода осталась незаселенной. Но когда к ней прибавили сырой воды, то «зверюшки» появились и в этом сосуде.
Проделав ряд опытов с водой, Тереховский пришел к убеждению, что в водяные настои «зверюшки» попадают именно с сырой водой. Чтобы доказать это, были проделаны новые опыты.
Были изготовлены настои на трех сортах воды: сырой, прокипяченной и ледяной (талой). В сосуде с сырой водой «зверюшки» появились, в прочих — нет.
Тогда Тереховский взял настой, в котором кишели «зверюшки», и разлил его в две посудины. Одну из них нагрел выше 35 градусов, другую так охладил, что вода в ней превратилась в лед. В обеих посудинах «зверюшки» погибли. И хотя сосуды — одни с остывшей, а другие с талой водой — простояли очень долго, ничего в них не появилось.