Биология: Страна вечных загадок

Петр Кошель

БИОЛОГИЯ: СТРАНА ВЕЧНЫХ ЗАГАДОК

Книга для школьников

Москва

Олма-пресс

2000

Из века в век века человек все больше узнает об окружающем его мире, да и о себе самом. Неиссякаемые тайны природы открывают такие глубины, перед которыми застываешь в восхищении! Что может быть увлекательнее познания самой жизни? Эта книга уводит вас в волшебную страну Биологию, рассказывая о ее парадоксах, неожиданностях и странностях.

Вы собираетесь стать биологом или медиком? Тогда отправляйтесь в край вечных загадок!..

Кудесники алхимии

«Насыпь в « горшок зерна, заткни его грязной рубашкой и жди»». Рецепт прост, но что должно случиться? Через 21 день появятся мыши: они зародятся из испарений слежавшегося зерна и грязной рубашки.

Второй рецепт требовал некоторых хлопот. «Выдолбите углубление в кирпиче, положите в него истолченной травы базилика, положите на первый кирпич второй, так, чтобы углубление было совершенно прикрыто; выставьте оба кирпича на солнце, и через несколько дней запах базилика, действуя как закваска, превратит траву в настоящих скорпионов».

Автором этих рецептов был один из крупнейших ученых своего времени (первая половина ХVII века) – алхимик Ян-Ван Гельмонт. Он утверждал, что сам наблюдал зарождение мышей в горшке, и мыши появились вполне взрослыми.

Гельмонт не был одинок, он также не был первым. Еще философы Древней Греции - Аристотель и другие ― утверждали, что лягушки родятся из ила, что насекомые, черви и прочая мелочь заводятся сами собой во всех мало-мальски подходящих местах.

Эти мысли, нисколько не измененные, легли в основу тогдашней науки о живом. Ученые средневековья преклонялись перед авторитетом Аристотеля. Для них он был непогрешимым и великим мудрецом. Кто осмелится критиковать его? И действительно, естествознание ― родная стихия аристотелевой мысли, особенно, когда речь идет о живой природе, и мы вправе сказать, что Аристотель ― первый по времени философ-натуралист, поставивший научно-исследовательскую работу на небывалую до него высоту.

В зоологии у него были предшественники, например, талантливый племянник знаменитого философа Платона Спевсипп, сделавший кое-что в области классификации животных и растений и даже высказавший нечто в духе идей органической эволюции. Но то, что нам дает в этой области Аристотель, во много раз и количественно и качественно превышает все достигнутое его предшественниками.

Он вскрывает трупы различных животных, делая при этом выводы об анатомическом строении человека; он изучает свыше пятисот видов животных, описывая их внешний вид и рассказывая об их образе жизни, нравах и инстинктах; он делает ряд ценных открытий: прослеживает спаривание у ежей, находит мочевой пузырь у черепахи и яйцепровод у устриц, доказывает существование живородящих акул и змей, констатирует развитие трутней из неоплодотворенных яиц. Он отмечает своеобразное прикрепление языка у лягушек, говорит о наличии третьего века у птиц, рудиментарных глаз у крота, органов слуха у рыб и органов звука у насекомых; описывает зимнюю спячку животных, их строительное искусство, перелеты птиц, дает очерк жизни ос, шмелей, пауков...

От зоологии идет прямой путь к систематике животных, в которой Аристотель в течение многих веков, вплоть до Линнея, считался единственным авторитетом. И действительно, он первый поставил классификацию животных на более или менее научную основу, имея при этом в виду группировку их не только по сходству, но и по родству.

Средневековые ученые, уставив свои столы банками и склянками, соорудив перегонные кубы и прочие аппараты, десятки лет проводили возле пузатых колб и громоздких реторт. Они кипятили и перегоняли, настаивали и процеживали. Они клали и лили в колбы все, что им подвертывалось под руку. Они старались изо всех сил. Одни из них призывали на помощь Бога, другие черта: очень уж им хотелось увидеть, как завертится в колбе какой-нибудь лягушонок или головастик. Увы! Кроме смрада, обожженных рук и пятен на платье ничего не получалось.

Вся суть в рецепте! Найти бы его!

И вот за дело взялся сам великий Парацельс. Это был умнейший человек, но жил-то он в годы алхимии. И эта алхимия, со всей присущей ей наивностью, с ее смесью суеверия, зачатков знания и грубейшего невежества, наложила свой отпечаток и на Парацельса, человека блестящего ума.

Парацельсу было скучно возиться с лягушками, мышами и скорпионами. Это мелко. То ли дело изготовить в колбе... человека.

Этому существу было даже придумано название — «гомункулус». Для незнакомых с латинским языком оно непонятно и выглядит странно. Тех, кто знает, как по-латыни называется человек, это слово не удивит. На латинском языке человек — «гомо». Уменьшительное от слова «человек» — человечек, а по-латыни «гомункулус».

Слово «гомункулус» говорит о происхождении «человечка»: не просто крохотного человечка, а фантастического существа, изготовленного в лаборатории. Он может вырасти, этот гомункулус, но если бы он и стал великаном, все равно его имя так и будет прежним — гомункулус.

Гомункулус — памятка о людях-фантазерах, мечтавших изготовить в лаборатории живое существо. Пусть это будет не «человечек», а самая простенькая инфузория.

Великий маг и кудесник не оробел перед ответственной задачей. Окруженный колбами и ретортами, среди перегонных кубов и пузатых бутылок, наполненных разноцветными жидкостями, среди связок сушеных летучих мышей и облезлых, изъеденных молью чучел зверей и птиц, под сенью крокодила, висящего под потолком, Парацельс предложил свой рецепт:

«Возьми известную человеческую жидкость и оставь гнить ее сперва в запечатанной тыкве, потом в лошадином желудке сорок дней, пока не начнет жить, двигаться и копошиться, что легко заметить. То, что получилось, еще нисколько не похоже на человека, оно прозрачно и без тела. Но если потом ежедневно, втайне и осторожно, с благоразумием питать его человеческой кровью и сохранять в продолжение сорока седьмиц в постоянной и равномерной теплоте лошадиного желудка, то произойдет настоящий живой ребенок, имеющий все члены, как дитя, родившееся от женщины, но только весьма маленького роста».

Никто не знает, о чем думал Парацельс, ставя последнюю точку на своем рецепте, но может быть, он улыбался, и лицо его выражало ехидство и довольство собой. Кто сможет это сделать: налить «известную человеческую жидкость» в тыкву нехитро, перелить ее потом в лошадиный желудок и того проще. А вот «питать осторожно и с благоразумием» то невидимое и прозрачное, что закопошится в гниющей жидкости, — это штука не простая.

Прочтите внимательно рецепт, и вы увидите: Парацельс оставил себе столько лазеек, что всегда мог оправдаться.

И я отчетливо вижу, как в его лабораторию входит алхимик, испробовавший рецепт, как он почтительно склоняется перед «учителем» и с дрожью в голосе говорит:

― Я сделал все, что сказано в твоем рецепте. Но у меня ничего не получилось!

― Да? — презрительно улыбается Парацельс. — И ты сделал все точно?

― Д-да, — заикается ученик.

― Нет! — резко обрывает его учитель. — Нет, нет, нет!.. Ты не все сделал! Ты был благоразумен и осторожен? Ты дал жидкости достаточно загнить? Ты вовремя перелил ее из тыквы в желудок? Ты сохранил тайну?

Ученик опускает голову. Насчет тайны он как раз и промахнулся: не утерпел и похвалился перед товарищем, что скоро в его лаборатории появится нерожденный человек.

— Ну?.. — смотрит на него Парацельс. — Сознавайся!

— Ты прав, учитель, — отвечает смущенный ученик. — Я…

И снова он наполняет тыкву и ждет. Каждый день смотрит — гниет или нет. И когда приходит время, переливает загнившую жидкость в лошадиный желудок, старательно отворачивая нос в сторону: очень уж пахнет.