Страница 118 из 152
Князь Кропоткин пишет: «В Алексеевском равелине, как гласила молва, сидело несколько человек, заключенных на всю жизнь по приказу Александра II, за то, что они знали дворцовые тайны, которых другие не должны были знать. Одного из них, старика с длинной бородой, видел в таинственной крепости один из моих знакомых».
Кто же этот секретный узник? Нынешние исследователи сходятся что он — или гвардейский офицер Шевич, или поручик Бейдеман. Мне кажется, скорее всего — последний. Михаил Бейдеман из дворян, окончил военное училище, жил потом за границей. Он был волонтером у Гарибальди, наборщиком в типографии Герцена, Узнав о крестьянской реформе 1861 г., Бейдеман решил вернуться в Россию, но был задержан на границе. У него нашли подложный манифест к народу.
Провел Бейдеман в Петропавловке двадцать лет безымянным под номером 17. Позже его перевели в Казань — в больницу для умалишенных, где он и умер.
В 1870— 1872 гг. внутри Трубецкого бастиона построили тюрьму на 69 одиночных камер, где содержались подследственные и осужденные (до исполнения приговора) узники. В них сидели члены петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» (Бауман и др.), члены разных политических партий.
В феврале 1917 г. в Петропавловскую крепость были заключены царские министры.
По делу о кружке, руководимом титулярным советником Буташевичем-Петрашевским, в Петропавловку попали 43 человека. Среди них были оба брата Достоевские: отставной инженер-поручик Ф. Достоевский и отставной поручик М. Достоевский, освобожденные через восемь месяцев после гражданской казни и отправленные на каторжные работы. Федору Михайловичу предстояло провести в Омске четыре года.
Вот как, по воспоминаниям известного народника и террориста М. Михайлова, кормили в то время в крепости; «Кроме щей и каши, давали макароны и суп, говядину с соусом из брюквы или говядину с картофелем. Иногда давали пирог с кашей. Но суп обыкновенно не представлял никакого отличия от грязной воды, говядина была похожа — по выражению Хлестакова — на топор, масло было горькое».
Прочитав сетования Михайлова, наши зеки 30—50-х гг. решили бы, что Петропавловка — сущий рай.
В 1860-х гг. в крепости сидели литераторы Писарев, Чернышевский и Шелгунов, примерно, по два года каждый. Обвиненный в составлении прокламаций и сношениях с государственными преступниками, Шелгунов сожалел, что в библиотеке тюрьмы не нашел книг по нескольким отраслям знаний. Вспоминал странный мягкий удар, то и дело слышащийся где-то: оказалось, это заключенный Серно-Соловьевич упражняется в своей камере с мячом.
***
Николай Некрасов
Приметы
Видно, вновь в какой нелепости
Молодежь уличена, —
На квартиры подле крепости
Поднимается цена.
Каждый день старушки бледные
Наезжают в гости к нам.
И берут лачужки бедные
По неслыханным ценам.
Оживает наша тихая
Палестина, — к Рождеству
Разоденусь, как купчиха, я
И копейку наживу.
1876
***
С декабря 1825 г. по май 1866 г. в Алексеевский равелин поступило 149 человек по самым разным обвинениям: о государственной измене и за отступление от православия, за взяточничество и подлоги банковских билетов, лжедонос и похищение чужой жены... Бывали здесь князья и студенты, польские шляхтичи и монахи, купцы и мещане...
В 1830 г. сюда попал управляющий делами комитета министров Ге-желинский — за подлоги. После следствия его отправили рядовым в Финляндский полк.
В 80-х годах осужденных на каторжные работы предварительно содержали в Трубецком бастионе Петропавловки. Находились они на общем каторжном положении: в арестантском платье, с ежемесячным бритьем головы. Табака не полагалось, книг тоже. Постель была из войлока с подушкой, набитой соломой. Завтрак для каторжных состоял из кваса вместо чая и двух фунтов хлеба на день. Обед — из горохового супа или щей и каши. Вечером — чай. По просьбе заключенного давали Евангелие.
Мы считаем вполне уместным поместить здесь выдержки из воспоминаний политического заключенного Поливанова как о Трубецком бастионе, так и о равелине. Выдержки мы приводим без сокращения, лишь комбинируя их из разных мест воспоминаний. Начинается описание с того момента, как Поливанов подъезжал к крепости.
«С каждой секундой стена Петропавловской крепости становилась все ближе и ближе, и я с жадностью смотрел в окно кареты, желая запечатлеть в памяти все, что проходило перед моим взором. Теперь в тяжелые минуты прощания с вольным светом все казалось мне близким, родным, все обращало на себя внимание... Вот мы проехали через Кронверкский проспект — и перед нами показались стены крепости, подъемный мост, перекинутый через канал, и ворота, казавшиеся мне пастью чудовищного зверя. Вот мы уже катились беззвучно по деревянной настилке этого моста, и я только успеваю бросить прощальный взгляд на Неву, над которой уже начинает сгущаться вечерний туман, как мы очутились в крепостных воротах.
Мы поехали сначала по направлению к собору, мимо бульварчика и расположенного за ним белого двухэтажного здания, где помещалась какая-то канцелярия; потом мы выехали на площадь, и карета взяла наискось левее, и мы направились к узкому деревянному забору, идущему от крепостной стены или здания, примыкающего к стене, к монетному двору. Через ворота в этом заборе шла дорога в Трубецкой бастион; ворота распахнулись перед нами очень быстро и предупредительно, и мы въехали в узкий переулок, с правой стороны которого шел очень высокий деревянный забор, отделяющий территорию Монетного двора от Трубецкого бастиона, а слева двухэтажное здание, нижние окна которого выходили на тротуар.
Здесь начиналась Екатерининская куртина, в верхнем этаже которой помещался архив в громадных залах. В одной из них часто производятся допросы сидящим в Трубецком бастионе, там же судили Верховным судом Каракозова (1866 г.) и Соловьева (1879). В нижнем этаже находятся одиночные камеры, выходящие окнами на Неву. До постройки тюрьмы Трубецкого бастиона (1868—69) Екатерининская и Невская куртины были обычным местом заключения следственных политических арестантов. Проехав по переулку несколько десятков шагов, карета остановилась у подъезда, ведущего в тюрьму Трубецкого бастиона... На крыльце показался сторож, носивший название присяжного, и махнул рукою. Мы (т.е., Поливанов и сопровождающие его жандармы) поднялись на крыльцо и, пройдя караульную комнату мимо солдат-гвардейцев, куривших цигарки, и их ружей, поставленных в козлы, очутились в большой, мрачной и донельзя грязной комнате. Она слабо освещалась двумя окнами, выходившими в тюремный садик. Нижние стекла этих окон были матовые. В правом переднем углу стоял грязный деревянный стол, а за ним по обеим сторонам угла шла глаголем деревянная же скамейка. У левой стены находилась круглая печь, обитая железом, а далее, в левом углу виднелась узкая дверь, окрашенная в темно-вишневую краску. От этой двери был растянут старый рваный половик...
Тюрьма Трубецкого бастиона имела вид пятиугольника. Четыре стены тюрьмы шли параллельно фасам бастиона, а пятая сторона была занята приемной комнатой и квартирой смотрителя. Помнится, в ней же находится помещение для свиданий через решетку. По остальным четырем идут камеры, восемь номеров по каждой, да еще на четырех углах имеются площадки с изолированными камерами, так что в каждом этаже имеется 36 камер, всего же значит 72. Из коридора у каждой из камеры на высоте аршин двух был прибит железный, окрашенный белою краскою бак для воды, ибо водопровода в камерах не было ... Я прошелся несколько раз по камере и осмотрел ее. Длиною она была, помнится, шагов 8—9 и очень высока. Я только концами пальцев мог достать до краев косого подоконника, самое же окно на высоте не менее, если не более, сажени и давало, как я мог убедиться в этом на следующий день, очень мало света, так как, хотя стекла не были матовые, но стены бастиона были на очень небольшом расстоянии от окна, в которое никогда не мог проникнуть ни один солнечный луч.