Страница 47 из 62
Нас замуровали в этом домишке из двух комнат; мы не могли показывать носа из дверей и окон, пока не стемнеет. Ночью разрешалось выйти подышать свежим воздухом, но выйти с огорода считалось против конспирации. Еще через день появились киевские товарищи: одного я видел на явках, двое других были мне незнакомы. Один начал знакомить нас с нитратами, кислотами и их реакциями. Я сразу понял, что имею дело с опытным человеком и знатоком взрывчатых веществ. Другой товарищ читал нам лекции, обучал военной технике, баррикадной борьбе, постройке баррикад... Некоторые товарищи плохо охватывали значение доз, значение температуры... Им трудно было привыкнуть к крайней осторожности и четкости в работе. Поэтому здесь, в школе, и потом в лабораториях — армавирской, екатеринодарской, новороссийской, ростовской — приходилось часто висеть на волосок от смерти. Наш лаборант часто говорил, что так как мы работаем при 90 процентах за то, что все через полгода уйдем в потусторонний мир, то и не успеем раскинуть сети большевистских лабораторий. Его пророчества были довольно верны: тифлисская лаборатория взорвалась очень скоро, затем я слыхал о взрыве одесской лаборатории. У меня в екатеринодарской лаборатории тоже только случай и беззаветное самопожертвование моего помощника спасли положение, хотя этот товарищ все-таки сжег свою левую руку раствором металлической ртути в сильно дымящейся кислоте.
Благополучно закончив занятия, обучившись еще метанию бомб, мы поодиночке разъехались по разным организациям ставить партийные лаборатории».
И бомбам скоро находили применение.
Боевая дружина большевиков, например, закидала бомбами петербургскую чайную, где по вечерам собирались рабочие — члены «Союза русского народа».
Некто Богомолов (партийная кличка Черт) вспоминает в сборнике «Первая боевая организация большевиков», вышедшем в 1934 г. в московском издательстве «Старый большевик», как он героически действовал в 1905 г.:
«Несколько стеклянных бомб, главным образом в целях экспериментальных, были брошены мною лично с баррикад в районе Цветного бульвара, Екатерининского парка и Домниковской во время восстания. Это было мною сделано для проверки правильности бикфордова шнура...»
Такое впечатление, что Москва 1905-го начинена бомбами. Шкафы в московской квартире Горького, где он жил с актрисой Андреевой, буквально были набиты оболочками бомб, капсулами гремучей ртути, бикфордовым шнуром...
Почти ежедневно я прохожу Трубниковским переулком: и здесь, в квартире присяжного поверенного, «накрыли» террористическую лабораторию.
Не жалели большевики оружия и братьям по идее. Так, латышским террористам было выдано, например, тридцать японских гранат (бомб), два пуда мелинита и капсюли. Для чего? А в Риге проходила забастовка, и нужно было кровью запугать тех, кто к ней не присоединялся.
Была выпущена прокламация такого содержания:
«Товарищи, началась уличная борьба восставших рабочих с войсками и полицией. В этой борьбе может много погибнуть наших братьев, борцов за свободу, если вы не будете держаться некоторых правил. Главное правило — не действуйте толпой, действуйте небольшими отрядами в три-четыре человека, не больше. Пусть только этих отрядов будет возможно больше и пусть каждый из них выучится быстро нападать и быстро исчезать. Полиция старается одной сотней казаков расстреливать тысячные толпы. Вы же против сотни казаков ставьте одного-двух стрелков. Попасть в сотню легче, чем в одного, особенно если этот один неожиданно стреляет и неизвестно куда исчезает. Полиция и войска будут бессильны, если вся Москва покроется этими маленькими неуловимыми отрядами... Пусть нашими крепостями будут проходные дворы и все места, из которых легко стрелять и легко уйти... Строго отличайте ваших сознательных врагов от несознательных, случайных. Первых уничтожайте, вторых щадите. Пехоты, по возможности, не трогайте. Солдаты — дети народа и по своей воле против народа не пойдут. Их натравливают офицеры и высшее начальство. Против этих офицеров и начальства вы и направьте свои силы...
Казаков не жалейте. На них много народной крови, они всегдашние враги рабочих... На драгун и патрули делайте нападения и уничтожайте. В борьбе с полицией поступайте так: всех чинов до пристава включительно при первом удобном случае убивайте... Дворникам запрещайте запирать ворота. Это очень важно. Следите за ними, и если кто не послушает, то в первый раз побейте, а во второй убейте...»
Вот как один из террористов вспоминал это время:
«Сумасшедшие дни были пережиты нами в декабре. Баррикады, ружейная стрельба, обезоружение жандармов, городовых и сумских драгун, прибывших на усмирение Москвы из Твери, попытки вызвать из казарм войска, явно сочувствовавшие революционерам, но колебавшиеся выйти на улицу... Только поздней ночью, пробираясь вдоль улицы (после 9 часов вечера под угрозой расстрела запрещено было выходить из домов), мы собирались все вместе, сплоченная группа комитетчиков. Приходили возбужденные, взволнованные всем пережитым за день. Это была маленькая квартира Л. М. Армандт в Филипповском переулке около Арбатской площади, на которой было в эти дни немало столкновений между дружинниками и драгунами.
Странный вид представляла эта квартира. Многочисленные пачки патронов к маузерам, сами маузеры в деревянных кабурах, снятая с городового шашка, пачки литературы — всем этим завалены были стулья, диваны и столы... Здесь же на столе стояли похожие на сахарницы жестяные банки, перевязанные веревочкой: то были наши динамитные бомбы, которым так завидовали тогда социал-демократы...»
Из 1059 человек, погибших в Москве, дружинников Пресни и других районов было 126. Солдат, офицеров, полицейских и жандармов много больше. Более тысячи жертв пришлось на долю мирного населения.
В Петербурге восстание сорвалось.
В Москве же все началось со стачки. Жизнь города была парализована: не работали магазины, в домах погас свет, не поступала вода. По предприятиям ходили вооруженные отряды и заставляли присоединяться к бастующим. На Казанской железной дороге убили двух машинистов за отказ бросить работу, на Брянской — ранили несколько извозчиков-ломовиков, пытавшихся получить грузы.
Первая баррикада появилась на Триумфальной площади (ныне площадь Маяковского). Ночью полиция штурмовала реальное училище на Чистых прудах, где засели боевики. У них там была база. Они отстреливались из револьверов и швыряли бомбы-македонки. Сдались террористы лишь после артиллерийских залпов. Отряд драгун хотел было порубать их, но солдат остановил ротмистр Рахманинов (брат композитора, между прочим).
Двое террористов, мчась в санях по Гнездиковскому переулку, швырнули в окно московского охранного отделения бомбы. Разворотило фасад, снесло крышу.
Максим Горький, выходивший погулять, пишет:
«Публика настроена удивительно! Ей Богу, ничего подобного не ожидал!.. Превосходное настроение!.. По всем сведениям, дружины терпят мало, больше зеваки, любопытные, которых десятки тысяч. Все как-то сразу привыкли к выстрелам, ранам, трупам. Чуть начинается, тотчас же отовсюду валит публика, беззаботно, весело. Бросают в драгун чем попало все, кому не лень. Шашками драгуны перестали бить — опасно, их расстреливают очень успешно».
Террористы гнали жителей на строительство баррикад, заставляли дежурить там.
Хозяин пресненской фабрики Шмит выдавал своим рабочим оружие и гнал их на улицы.
Наконец, по Николаевской железной дороге, оставшейся в стороне от забастовки и которую террористы так и не смогли подорвать, прибыли лейб-гвардии Семеновский полк и Ладожский полк из Варшавы. Восстание было подавлено. Хотя волнения еще не унимались до 1907г.
Недавно мне попалось впервые опубликованное горькое стихотворение Владимира Набокова с названием «Революция»:
Я слово длинное с нерусским окончаньем
Нашел нечаянно в рассказе для детей,
И отвернулся я со странным содроганьем.
В том слове был излив неведомых страстей: