Страница 58 из 120
изредка от плеснувшей рыбы тусклый луч ущербного месяца на
секунду загорался в изгибе струи.
На низком известковом берегу под обрывом, около лежащей
кверху дном лодки, горел огонек и темнели фигуры двух людей.
На воде у берега чернел паром, а около виднелся силуэт дуги
и лошади.
– Вон еще ктой-то едет, сейчас заодно двоих свезу,– сказал
паромщик, высокий парень в накинутой на плечи куртке.
Он встал, загородился от света костра и крикнул в темноту:
– Эй, к парому, что ли, едешь?
– К парому,– отвечал из темноты голос, и послышался
скрежет колес телеги, въехавшей с мягкой дороги на
прибрежный каменный хрящ.
– Картошку печете? – сказал мужик в пиджаке и сапогах,
спрыгнув на ходу с лошади. И замотал вожжи за угол передка.
– Картошку. Выпить нет ли?
– Выпить нету.
Приехавший оглянулся по сторонам, как бы не узнавая места
и сказал:
– А где ж тут часовенка-то стояла?
– Сломал к черту,– ответил перевозчик.– Мужики часовню
построили, а паром сделать не могли, за три версты ездили, пока
я не обладил. Да брошу скоро, уйду отсюда. Это дело не по мне.
– Отчаянная голова! Вот кто, можно сказать, бога не боится,–
проговорил вновь приехавший и подсел к огоньку.– Смотри,
Петруха, на том свете ответишь.
– Э, терпеть этого не могу,– сказал паромщик.– И не то,
чтобы фантазия, а из нутра, братец ты мой. Как что
божественное, так у меня с души воротит. А сейчас оно мне вот
где сидит...
224
Петр оглянулся в темноту, как бы боясь, чтобы не услышал
тот, к кому имеет отношение разговор.
– Ходит тут ко мне одна девка... Хорошая девка... и не то,
чтобы для баловства, а замуж хочу ее взять. А она твердит свое:
покамест в церковь не сведешь, ничего не получишь.
– Посылай к черту. . По нынешним временам это...
– Сам знаю... Но вот поди, словно домовой обвел! На других
глядеть не хочу, а эту, как увижу – с бугра с оглядочкой от сарая
идет,– ну, прямо сил никаких нет. А насчет бога – не могу.
Можно сказать, вся округа знает, что я самый что ни на есть
отчаянный, а я в церкву из-за бабы пойду!
Он выкатил палочкой из золы картошки, и все, замолчав,
стали есть.
Вдруг на противоположном берегу что-то сорвалось и
покатилось вниз по камням. Все, перестав есть, посмотрели в
том направлении.
– Камень, что ли, сорвался...
– Камень...– иронически проговорил приехавший раньше
мужичок в полушубке.– То не срывался, а то сразу сорвался. Без
причины и камень не срывается. Все поигрывают...
– А может, зверь какой,– сказал Петр.
– Сейчас, может, и зверь, я против этого ничего не говорю. А
иной раз такие штуки бывают, что зверь тут ни при чем. Один
раз со мной была штучка...
Мужичок поправил головешку в костре, подвинулся на руках
в сторону от дыма и продолжал:
– Ехал я из города, слез по дороге около шинка, там –
приятели. Тары да бары, хватился я – уж ночь. Вот такая, как
сейчас помню, месяц на ущербе, красноватый такой...
– Это самое бедовое дело,– отозвался мужик в пиджаке,–
потому темной ночи они не любят, в светлую выходить боятся, а
вот когда такой свет, вроде как двоится, тут они и орудуют.
– Да... сел это я в телегу, поехал. Гляжу – откуда ни возьмись,
жеребеночек с лугу бежит, статненький такой, ладненький. И
прямо ко мне. Остановился и смотрит на меня, чудно так...
Поймаю, думаю, его, отбился откуда-нибудь. Остановил лошадь.
Только хочу его за гривку схватить, а он молчком шага на два
отскочит и опять стоит.
– Вот, вот, на этом они и ловят.
– Да... чудно так отскакивает. Станет против месяца и опять
на меня смотрит, глазами поблескивает.
225
– Копыта бы у него посмотреть...
– Конешно б, первое дело, копыта надо смотреть, а мне это
невдомек, ну, и сюда хорошо залил. И вот, братец ты мой, все
иду да иду за ним. Луг пустой, месяц светит, и мы с ним одни
посередь луга. Так что ж ты думаешь!.. Под утро петухи
закричали, я вроде как проснулся, гляжу – жеребенка никакого
нету, а сижу я около речки над самой кручью, ноги вниз свесил...
– Под обрыв, сволочь, вел! – воскликнул мужик в пиджаке.
– Да... вот, братец ты мой, а ты говоришь – ученые!.. До бога
доперли, ниспровергли, говорят, наотделку, а на черте
спотыкнулись: орудует по-прежнему. Но надо правду сказать:
как вот где железная дорога пройдет, там – как отрежет – нету. А
вот лес этот, овраги да обрывы...
– Бога никак не признаю,– сказал Петр,– а чертей окаянных
вот до чего боюсь – просто стыд берет... А уж когда-нибудь
наука допрет, и до них допрет, разъяснит.
Он прислушался, потом встал и отошел в сторону от костра,
вглядываясь в темноту по направлению к деревне. Потом
вернулся к костру.
Река тихо струилась. Изредка плескала у противоположного
берега крупная рыба. И чуть белела в тусклом свете
монастырская стена вдали около соснового бора.
В костре, вспыхивая, горела одна толстая плаха, выкинутая
на берег разливом, и лежали на золе ровным кружком
отгоревшие концы хвороста.
Вдруг на этом берегу посыпались камни, точно кто-то шел и
наступил на плохо державшийся камень.
– Глянь, с двух сторон заходит,– сказал мужичок в
полушубке.– Вот полюбился-то ты им. Я б тут ни одной ночи не
просидел.
Петр, сначала пугливо оглянувшийся в сторону шума,
приподнялся на коленях, прислушался, потом торопливо встал и
сказал:
– Ну, давайте перевезу.
Лошадей ввели по сходням, и паром отчалил.
– Я сейчас...– крикнул Петр кому-то на берег.
– И как тебе не страшно сидеть тут? – опять сказал мужичок
в полушубке.
– Нарочно себя приучаю; намедни как загогочет в лесу
человеческим голосом, волосы на голове даже зашевелились.
– Зашевелятся...
226
Лошади съехали на берег. Петр вернулся. Около костра,
пугливо оглядываясь по сторонам в темноту, сидела худенькая
девушка. Она накинула на голову платок и опустила его на глаза,
чтобы ее нельзя было узнать. Что-то в ней было тонкое, хрупкое,
не деревенское, а скорее монашеское или сектантское. И платок
на ней был не красный, а черный, еще больше оттенявший
белизну ее лица и тонкость профиля.
– Уж я ждала, ждала – под ракитой, а они все сидят,– сказала
девушка.
Петр хотел было подкинуть дров, но девушка испуганно
оглянулась и замахала руками.
– Голубчик, не надо, а то ну-ка кто увидит.
Петр сел около нее, потом вытянулся на траве и, положив ей
голову на колени, лег лицом вверх.
Над собой он видел склонившееся лицо девушки, а за ним
темное небо со слабо мерцающими звездами. Пахло речной
водой и сырой от росы травой.
– Так бы до самого рассвета и лежал...– сказал он. Поднял
руки, обнял за шею девушку и притянул ее голову ближе к себе.
В полумраке костра видел он над собой блестевшие девичьи
глаза и, скорее чувствовал, чем видел, ее улыбку.
– Эх, девка, девка, что ты со мной делаешь!.. Веришь ли,
себя не узнаю. Стал бы я с другой так воловодиться!.. Плюнул
бы да ушел. Они сами вон на шею вешаются. А ты, как
кремень... А может, оттого и кремень, что не любишь?..
Девушка вздохнула.
– Ох, и люблю – и боюсь.
– Чего боишься?
Девушка не ответила, только опять вздохнула и, держа его
голову на своих коленях, откинулась назад.
То ли она хотела скрыть навернувшиеся слезы, то ли не
хотела, чтобы он видел выражение ее лица, только она
вздохнула еще раз глубоко и, точно содрогнувшись от сырости,
сидела некоторое время неподвижно, глядя в неясную даль
лугов, где узким красноватым серпом стоял еще месяц над