Страница 50 из 120
неизбежным диваном, обитым клеенкой, пузатый самовар с
решеткой красноватого света на подносе и незнакомые
фотографии в рамках на стене.
193
Это было тогда, когда в нем только что начиналось движение
впервые осознанной внутренней жизни.
Теперь же эта клеенка и фотографии были только символом
убогого мещанства и вульгарности. Отчего?
VI
А тут еще оказалось, что около разъезда не было лошадей,
которых должны были за ним выслать.
И гнетущее впечатление от заброшенности и
безжизненности необъятных снежных пространств, с тусклыми
огоньками в замерзших окнах, еще более увеличилось. Пришла
мысль о том, что он с своим именем принужден, как балаганный
актер, трепаться по вагонам третьего класса, чтобы иметь
возможность жить прилично.
Но в это время ему сказали, что лошади из колонии
обыкновенно останавливаются по ту сторону полотна.
Алексей Николаевич пошел к поезду, который еще стоял с
заиндевевшим, седым от мороза паровозом, под колесами
которого переливался от топки отсвет яркого пламени между
рельс.
Он нагнулся под вагон и крикнул:
– Из колонии есть кто-нибудь?
– Есть, есть!..– ответил живой и, как ему показалось,
радостный женский голос,– сейчас поезд уйдет, вы и перейдете.
Вышел начальник станции в красной фуражке, что-то
передал кондуктору. Кондуктор, надув щеки, на ходу дал
свисток, и поезд тронулся, сверкая далеко впереди
вспыхивающим на снегу ярким пламенем под колесами.
Простучали колеса, мелькнул последний с красным фонарем
вагон, забеленный сзади снегом, и после частого мелькания
проходивших, все ускоряя ход, вагонов, перед глазами
открылось неподвижное пустое поле и по ту сторону рельс двое
саней и какие-то фигуры.
Волохов, не умевший ходить по снегу, пошел к ним, сбиваясь
каждую минуту с узенькой протоптанной тропинки, наполовину
занесенной снегом.
Фигуры, обвязанные платками, оказались девушками-
учительницами. Одна была повыше, другая пониже.
194
– Ну, наконец-то! А мы беспокоились, думали, не приедете,–
радостно и оживленно заговорила девушка пониже.– Мы ведь
выехали к первому поезду и с тех пор ждем вас.
– Я вас заморозил?
– Ну, нет, это-то ничего,– мы привыкли. Все-таки приехали.
А это самое главное,– сказала другая девушка, ростом повыше.
– А с кем же мы поедем?
Девушки не поняли.
– Как с кем? – переспросили обе.
– Кто нас повезет?
– Сами. Ну, садитесь. Мы на всякий случай лишнюю лошадь
захватили, думали, с вами еще кто-нибудь приедет. Катя, ты
садись сюда, втроем поедем. А Звездочка порожняком пойдет,–
говорила девушка пониже.
Стали усаживаться, причем Волохов почувствовал себя как-
то неловко, когда девушки, усадив его в сани, стали укутывать
ему тулупом ноги.
Он не знал, как к ним относиться. В последние годы, когда
уже прошла целомудренная романтика юности, он на каждую
женщину смотрел с точки зрения возможности интимного
сближения с ней в обмене взглядами, в нечаянном
прикосновении руки.
К этим девушкам он не знал как относиться, ввиду того, что
они были в валенках и платках: относиться ли к ним как к
женщинам, или как к посланным за ним возницам.
В последнем случае можно было дать им закутывать свои
ноги, а потом привалиться получше к спинке и дремать,
предоставив им самим занимать себя.
Но он счел все-таки необходимым на всякий случай сказать
что-нибудь.
– Ничего не понимаю,– проговорил он,– девушки меня,
мужчину, усаживают, укрывают ноги тулупом и везут за кучера.
– О, нам не привыкать, мы ведь деревенские,– сказала
девушка пониже и крикнула: – Катя, садись, садись!
Идя рядом с санями, с вожжами в вытянутых руках, она
вывела лошадь на дорогу, прыгнула на ходу в передок и, стоя,
как кучер, погнала лошадь, оглядываясь назад – бежит ли
Звездочка.
– Шура, ты поезжай кругом, а то полем дорогу замело,–
сказала Катя, которая села как-то на край, точно боясь стеснить
гостя, и даже не закрыла тулупом ноги.
195
Волохов подумал о том, что хотя они и в валенках, но они –
представительницы того самого нового поколения, которое не
знает ни морали, ни стыда, а потому могут быть интересны с
этой стороны. И кто знает – может быть, неприятно начавшаяся
поездка кончится совсем иначе. Тем более, что, может быть,
валенки они надели только на дорогу.
Он просунул свою руку между спинкой саней и спиной
высокой тоненькой Кати, обнял ее за талию и потянул к себе,
как бы крепче ее усаживая.
Девушка, обернувшись к нему, улыбнулась и сказала:
– Вы думаете, я вылечу? Нет, мы привыкли.
Волохова это охладило: во-первых, она ничего не поняла, а
во-вторых, эта фраза: «Мы привыкли»...
Точно ямщик говорит про себя во множественном числе. Но
в то же время в тоне ее было что-то ласковое и простое.
VII
Шура, правившая лошадью, постоянно покрикивала и
погоняла лошадь вожжами, встряхивая их по-женски обеими
руками. Все что-то говорила, то и дело раздавался ее веселый
голосок и смех.
Катя была тише. Она больше сидела молча, задумчиво глядя
перед собой в туманную даль ночной дороги.
Ветер дул с правой стороны и наметал на дорогу длинные
косицы. Визжавшие подрезами сани, въезжая в косицу,
переставали визжать, мягко и тяжело переезжали нанесенный
снег.
Впереди саней странно высоко чернел колеблющийся круп
лошади с отдувающейся в сторону гривой. Вдали сквозь метель
неясно что-то чернело, обманывая зрение и двоясь в слезящихся
от ветра и напряжения глазах: то ли это была стена ближнего
строения, то ли – дальний лес.
Когда сани поворачивали, холодный резкий ветер начинал
дуть прямо в лицо и забираться за воротник.
Волохов сидел и думал о том, что на каждом шагу
приходится делать теперь то, что ему глубоко противно. И все
ради денег.
Вот он едет увеселять этих представителей новой жизни,
вернее, представителей смерти когда-то великой страны. И
должен делать вид, что он их сторонник.
196
И так в продолжение восьми лет жить только одной ложью,
только одной неправдой! Это ужасно. Оттого так серо и
противно все кругом. И вот эти, наверное, полуграмотные
девицы – учительницы,– чему они могут научить? И чуть не
каждый месяц у них съезды. Все только съезжаются, а дела,
конечно, никакого нет.
Сани круто повернули. И ветер, дувший справа, стал дуть
слева с еще большей силой.
А когда кончилось поле и подъехали к парку, стало вдруг
тихо за деревьями и тепло. Сквозь черные стволы весело
замелькали огоньки, и Волохову это напомнило далекое детство,
когда он приезжал, бывало, из гимназии и, проезжая по деревне
с ее сугробами, кучами хвороста у изб, с замирающим от
нетерпения сердцем смотрел на мелькающие огоньки
родительской усадьбы.
А через минуту, путаясь в полах отцовской шубы,
обыкновенно высылавшейся на дорогу, вбегал в старые с
большими стеклянными рамами сени, оттуда в переднюю,
пахнущую натопленной печкой, и сразу его охватывал
знакомый, так волнующий запах родного дома.
О, сколько свежести и радости тогда было в жизни!
На горе около парка, у какого-то темного строения, стояла
кучка людей, вышедших, очевидно, навстречу.
– Везете? – крикнули оттуда.
– Везем, везем! – закричала Шура и, оглянувшись на
Волохова, сказала:
– Вот как ждут вас.
Волохов промолчал.
Сани поравнялись с встречавшими.
– Садитесь на задние! – крикнула Шура и ударила по
лошади.
Молодежь со смехом повалилась на ходу в задние сани,