Страница 41 из 120
улицы.
Вера Сергеевна подошла к зеркалу и, не оглядываясь на
хозяина, стала поправлять прическу и в то же время говорила о
своих планах поступления на службу.
На него почему-то неприятно подействовало, что она так
просто и свободно при нем оправляет прическу, как будто
благодаря ночевке здесь она уже имеет какое-то близкое
отношение к нему и к его комнате.
Опять в голове промелькнула одна из отвратительных
мыслей: «Кто она? Может быть, она очень бывалая особа?»
Если бы она была простая, искренняя женщина, без всяких
задних мыслей, она бы хоть спросила про письмо, получил он
его или нет. А у нее такой вид, что как будто она ничего не знает,
или этот вопрос с возвращением обстановки такие пустяки, что
все подразумевается само собой и говорить об этом нечего.
И значит, если бы он торжественно объявил ей, что он, как
представитель кучки, держит свое знамя высоко и потому
возвращает ей обстановку, она приняла бы это как что-то вполне
естественное, и он попал бы в глупое положение со своим
торжественным тоном.
Она вообще, очевидно, совсем не представляет себе общего
положения и того, что слово «собственность» здесь никак не
звучит. А тем более собственность эмигранта.
– Ну, вот, будем по-русски пить чай. Где же спиртовка? Я
буду за хозяйку.
160
При слове хозяйка Андрей Андреич постарался улыбнуться
ласково и гостеприимно. Но улыбка вышла натянутой и
неестественной.
– Спиртовка в буфете, я сейчас подам.
– Сидите, сидите, с этим я справлюсь,– сказала она и,
подойдя к буфету, открыла дверцы и достала спиртовку, прежде
чем он успел встать.
Ему опять только осталось улыбаться и сказать что-то
невнятное о ее способностях как хозяйки.
– Здесь мне, очевидно, придется к этому серьезно
привыкать,– ответила она.
Андрей Андреич на это не нашел, что ответить, так как
подумал о том, в каком смысле она говорит это?.. И что
подразумевается под этим? Где именно здесь?
Вчерашние мечты о том, как они вдвоем будут сидеть уже
вместе на диване, для него рассеялись как дым, потому что это
могло самым отчетливым образом повести к тому, что между
ними незаметно возникнет близость. А она – незамужняя, сидит
без места и без работы.
– А что у нас к чаю есть? – спросила Вера Сергеевна,
улыбнувшись, как будто ей самой было странно, что она
говорит: «у нас».
Андрей Андреич при этом даже не улыбнулся, а, как-то
заторопившись и засуетившись, встал и неловко сказал, что
сейчас принесет. Он вышел в коридор с тем, чтобы идти в
лавочку, и почти столкнулся с соседкой, которая делала вид, что
делает что-то у вешалок.
«Наверное, подслушивала»,– подумал он с неприятным
чувством. Оглянувшись в дверях, он увидел, что соседка,
задержавшись на повороте коридора, смотрит ему вслед тем
противным, двусмысленно-подозрительным взглядом, каким
смотрят такого сорта женщины-хозяйки, любопытные до всяких
историй, а потом разносящие о них грязные догадки и
сообщения на всех перекрестках.
Андрей Андреич пришел домой, постаравшись незаметно
проскользнуть через коридор, чтобы не столкнуться с соседкой.
– Уже? – сказала Вера Сергеевна, повернувшись к нему с
улыбкой от стола, с которого она сметала щеточкой крошки.
– Да, я скоро.
Подойдя к нему, молодая женщина стала близко около него и
начала вместе с ним развертывать покупки. Ее можно было бы
161
тихонько обнять за талию, и она, наверное, не оскорбилась бы, а
только с удивленной лаской, как нежданная, своя, близкая,
оглянулась бы на него и, покраснев, продолжала бы
развертывать, отдаваясь его несмелой ласке.
Но насколько вчера каждое ее движение в его сторону
вызывало в нем ощущение необычайного, неожиданного
счастья, настолько теперь всякое такое движение пугало его, как
повод к ответственности.
Если же все предоставить силе стихийного влечения и
судьбе,– будь что будет,– а потом уйти от нее, отдав ей
обстановку?
Но это было бы хорошо, если бы он был у нее, а здесь она у
него. Что же, ему из собственной комнаты уходить?..
И чем дальше, тем больше он чувствовал себя связанным и
неестественным, потому что при каждом ее движении у него
мелькала какая-нибудь отвратительная мысль о ней, о ее
намерениях, о том, что он, кажется, попал в историю... в
особенности, когда он вспомнил, что она вчера что-то говорила
про судьбу.
Если бы в нем было меньше хрупкости и идеализма, то он
чувствовал бы себя свободнее и не был бы таким подлецом по
отношению к ней, каким он внутренно себя чувствовал. Он
прямо сказал бы ей: «Вы что, мол, барынька, содержать я вас не
могу, будем рассуждать трезво,– ежели я вам нравлюсь, как
мужчина, что ж, пожалуйста, обстановку берите себе, но, кроме,
я ничего не могу предложить и в мужья не гожусь, потому что
привык жить аккуратно, и то едва-едва свожу концы с концами,
а вот ежели так каждый день в лавочку будем бегать да сыр с
конфетами покупать, то совсем прогорим...»
И, конечно, ученик его так бы и сказал. А он не мог так
сказать благодаря своей излишней деликатности, и поэтому он
говорил и делал то, чего как раз не хотел делать и говорить. И
вследствие этого катастрофически шел к все большей и большей
близости.
– Ну, вот, сейчас я приготовлю все, и будем сидеть, говорить
и пить чай,– сказала Вера Сергеевна.
Она точно молодая новобрачная, приколов на грудь как
фартучек, салфетку, резала сыр, стоя перед столом, изящная и
красивая, в лаковых туфельках, с шелковыми чулками и в
изящном платье, плотно облегавшем ее округлые бока.
162
Она внесла с собой особенную атмосферу женской чистоты
и порядка: стол накрыт был чистой скатертью, везде расстелены
были салфеточки, чайник она покрыла вышитым петухом – все
вещи Василия Никифоровича, лежавшие обычно без
употребления.
– Вы верите в судьбу? – спросила она без улыбки, взглянув
на хозяина.
– А что? – спросил Андрей Андреич, покраснев.
– Нет, ничего... Ну, садитесь сюда, на диван, со мной.
Он насильно улыбнулся и сел около нее, но зацепился за
ножку стола и так близко сел, что его бок пришелся вплотную к
ее боку.
Вера Сергеевна с улыбкой оглянулась на него. А он,
покраснев, сделал вид, что ему нужна пепельница, стоявшая на
другом конце стола. Он приподнялся за нею и сел дальше, чтобы
не прикасаться своим боком к ее боку.
– Боже, как здесь все изменилось,– сказала Вера Сергеевна,–
и люди, и все. Кто был богат, тот стал почти нищим.
– О, ужасно! Ведь я прежде жил так, что и на двоих хватило
бы, а теперь один вертишься едва-едва...
– И нравы, вероятно, изменились?
– Ужасно,– опять сказал он.– За границей считается чем-то
невероятным отобрать, например, у человека дом, вещи, а здесь
это освящено законом. Часто бывало так, в особенности первое
время, что люди, уехавшие по делам на несколько месяцев и
даже недель, возвращались и находили в своей квартире новых
обитателей. И ничего не могли сделать. Приходилось искать
нового угла и перебираться туда в чем приехали.
Он как-то полубессознательно сказал это затем, чтобы она,
когда он ей скажет, что возвращает ей обстановку, не думала,
что это такая простая и обыкновенная вещь в стране, где
попрано всякое право, а редчайшее, благороднейшее
исключение, свойственное только кучке.
– Ну, это уж, наверное, самые отъявленные негодяи,– сказала
она.
Эта фраза убила Андрея Андреича.
– Да не негодяи, а таковы здешние законы, не признающие