Страница 33 из 120
– Вишь, словно начальство какое... карандашом еще стучит,–
говорили в дальнем углу.
128
– Привык командовать-то...
– У нас не покомандует,– сказал Андрюшка, сидя на лавке,
спиной к столу, около Федора, которого он взялся караулить.
– Товарищи! – раздался опять твердый и спокойный голос от
стола.
Некоторые голоса, как бы из протеста, продолжали говорить,
но новый председатель земельного комитета постучал концом
карандаша по столу. Все смолкло, и взгляды всех обратились к
нему.
– Только и берет, дьявол, тем, что карандашом стучит,–
проворчал кузнец.
– Товарищи! Предлагаю сосредоточить денежные
поступления в руках какого-нибудь избранного вами лица,
ответственного перед обществом. В случае же нежелательности
лишних расходов я могу взять это на себя, представляя
еженедельные отчеты.
– Прос...– сказал было Федор. Но карауливший его
Андрюшка поспешно ткнул его кулаком в спину, и он,
поперхнувшись, не договорил.
Рядом с Ломовым стал лавочник, и, так как кругом загалдели
протестующие голоса, он взял из рук избранного председателя
карандаш и постучал им по столу.
– Вот моду-то взяли окаянные,– сказал кузнец.
– Теперь окрутит этих остолопов,– лучше не надо.
– Вырвали бы у них этот карандаш-то.
– Я предлагаю просить товарища Ломова во избежание
расходов принять это на себя. Кто за мое предложение, прошу
поднять руки.
Все молчали.
– Пришел незнамо откуда, первый раз его видим и ему –
денежные суммы,– тихо сказал печник Иван Никитич,
усмехнувшись и покачав головой.
– Прибегаю к поименному голосованию. Иван Никитич,
ваше мнение?
Печник растерянно оглянулся.
– Что ж мое мнение. А мне нужно? Мне все равно, как
другие...
– Значит, хотите просить товарища Ломова?
– Что ж, пущай,– сказал Иван Никитич.
И когда лавочник обратился к другим, он плюнул и
отвернулся.
129
– На какие штуки пошли! – сказал он, обращаясь к
шорнику,– поименное, говорит, голосование. Ведь он же, черт,
видит, что я не согласен, так нарочно взял и прямо с меня начал.
– Оплетать умеют. Им обоим синюю куртку носить.
– В самый раз.
– Товарищи,– продолжал лавочник,– для сокращения ставлю
для всех вопрос: – кто против, поднимите руки.
Все молчали и сидели неподвижно.
– Единогласно...
И лавочник махнул рукой, как бы отрубив что-то.
– Объявляю собрание закрытым.
Все стали нехотя подниматься и расходиться.
– Попали...– говорили мужики, выходя.– И что за народ,
бестолочь. Такого сукина сына на порог пускать было нельзя, а
они его выбирают.
– Его бы, как он пришел, взять бы голубчика под ручки да в
волость. Так и так, мол, товарищ волостной председатель, не
угодно ли вам побеседовать.
– Насчет куртки порасспросить, почему она синяя,– добавил
насмешливый голос.
– Вот, вот...
– Ах, черти бестолковые. Теперь засядет, будет нас гнуть да
карман набивать, и ни черта с ним не сделаешь.
– Главное дело избран единогласно, вот что плохо.
130
Обетованная земля
Солнце еще не поднималось, а в лощине под деревней было
пасмурно и сыро, а уж мужики выехали пахать и сеять – в
первый раз на помещичью землю.
Сколько лет ждали ее, смотрели на нее и работали на ней,
как на чужой, а теперь – своя.
Жалкое, изрезанное узкими полосками крестьянское поле,
все изрытое рвами и промоинами, жавшееся по буграм,
смотрело бедно и убого. А рядом с ним – целое, разделенное на
большие участки,– свободное поле, точно обетованная земля.
В поле выехали все. Впереди молодежь, сидя бочком на
лошадях с сохами на возилках, чертивших бороздочки на
влажной утренней пыли дороги. За ними пожилые мужички и
старики. Даже старушки – и те вышли в поле, захватив с собой
какие-то узелки.
Поднявшееся над березовым леском солнце окрасило
румяным светом березки на бугре и белые рубахи мужиков.
Даже старик Софрон, весь седой, шатающийся от ветра,– и
тот вышел с палочкой, в белых онучах на иссохших ногах,
посмотреть на землю.
Старики были не столько радостны, сколько серьезны и
озабочены.
Земля лежала перед ними, с виду покорная, обещающая, но
они хорошо знали эту покорность.
– Что-нибудь не потрафишь, вот и утрешься. Семена
пропали.
– Очень просто. Ведь прежде, бывало, на свою-то землю и то
разве с бухты-барахты выезжаешь?
– Да... Бывало, с поста еще начинают приготовляться, по
приметам соображаться, когда пахать, когда сеять, а теперь
вишь, вон, молодые-то: папироски закурили, шапки набекрень, и
пошел с некрещеным рылом.
– Прежде без толку не делали,– сказал Софрон,– на всё дни
знали счастливые. Одной воды святой сколько изводили.
– Это что там...
– Бывало, перед тем как сеять, старики недели за две выйдут
в поле и все на небо смотрят...
– Галок считали? – спросили молодые.
131
– Галок... Посмотрят, а потом, как по писанному, все знают,
когда сеять, когда что. А мы теперь что же – окромя
понедельника и пятницы – тяжелых дней – больше ничего не
знаем.
– Да, на понедельнике с пятницей далеко не уедешь. А
прежде и по понедельникам сев начинали: какой-то водой
побрызгают, бывало,– готово. Сей и не сумлевайся. А то опять
тоже на небо поглядят.
– Теперь на небо смотреть не любят. Они все думают силой
взять. Не-ет, сколько спину ни гни, а ежели благословения на
тебе нет, и не будет ничего.
– Без благословения и человек не родится.
– То-то девок наших, должно, дюже все благословляет кто-
то, что они каждый год в конопях рожают,– сказал кто-то из
молодых.
– Бреши еще больше... На какое дело едешь, а язык без
привязи.
– Нету благодати...– сказали старушки,– нету!..
Приехали в поле, выпрягли лошадей из телег с семенами и
откинули веретья, под которыми лежало тяжелое, гладкое зерно.
Старушки стали доставать из узелков просвирки, желтые
копеечные свечи. А молодежь села на рубеже покурить.
– Эх, машину бы сюда хорошую,– сказал Николай-
сапожник,– раз проехал – готово. Тут бы до самого нутра ее
взворочали, поневоле родила бы.
– Бывало, как с иконами да со звоном пойдем по ней всем
народом,– говорила старушка Аксинья, вдова Тихона,– в небе
жаворонки поют, в лощине ручейки журчат, солнышко играет, а
тут Христос воскресе. Как посмотришь, бывало, на нее, на
землю-то, так и зарадуешься. А теперь чтой-то словно и нет
радости.
– Какую же тебе еще радость надо,– сказал солдат
Андрюшка,– по две палки тебе дали, лишних пять четвертей
сгребешь, свинью выкормишь да портки сыну сошьешь, а то у
него все огузья уж прогорели.
– Нам, брат, этой радости не надо,– отозвался Николай,– а
вот с силами соберемся да машину поставим, тогда твоего бога
силком работать на нас заставим да барыши гнать... А то вы со
своей радостью каждый год с пустым брюхом да без порток
сидите.
132
– Нет, батюшка, бога машинкой не поймаешь, сколько ни
лови. Все промеж пальцев выскочит. Не в том месте ловишь.
– Ну да, заладил свое...
– Да уж что ж там, вы до всего дошли. Заместо навозу
порошками какими-то стали посыпать. Прежде за такие дела
ловили да били чем попадя.
– Только об этом и стараются, как бы бога обойтить. Лучше
порошком каким ни на есть посыплю, а уж богу не поклонюсь.
– Не очень-то об нем думают теперь. Бывало, в поле без
молитвы и не выезжают, а теперь лошадь у него с борозды
свернула, а он ее матом; так надо всем полем и стоит.
– Веселей выходит... Убираться бы вам пора под березки,–