Страница 98 из 135
- Я не понимаю ваших аналогий. Они несовместимы.
- Так ли уж несовместимы?.. Вы не верите мне, считаете,
что я сочинил легенду с партбилетом. А я клянусь вам честью
коммуниста - все было именно так, как я говорю. И если бы вы
спокойно, беспристрастно анализировали, вы бы не сделали
таких поспешных выводов.
Теперь уже она слушала меня внимательно, не пытаясь
прервать. Очевидно, убеждения ее были поколеблены.
Спросила:
- Почему ж вы сразу не обратились в милицию?
- Я заявил сотруднику уголовного розыска капитану
Ясеневу.
- Почему именно ему, а не в отделение милиции? -
недоверчиво переспросила она. - Он, кажется, муж вашей
подчиненной?
- А разве это имеет какое-то значение?
- Я думаю, товарищ Шустов, не очень прилично ходить
по ресторанам и концертам со своими подчиненными. Тем
более что Ясенева замужем.
- Ирина Ясенева - мой давнишний друг и жена моего
друга. Это к вашему сведению. А теперь позвольте вас
спросить: вы всегда так плохо думаете о людях? Не помню, кто
из великих сказал, что люди с дурными наклонностями дурно
думают о других. - На дерзость я всегда отвечал дерзостью.
Она вспыхнула, даже, кажется, смутилась, не сразу нашлась, а
я, уже не в силах владеть собой, продолжал в запальчивости: -
Честный человек меньше всего склонен подозревать других в
бесчестии. Честный беспечен и доверчив. Жулик
подозрителен, лицемерен... Когда же мы наконец научимся
доверять людям? - неожиданно закончил я, а Лапина, быстро
придя в себя, сказала как бы между прочим:
- Нам бы не хотелось разбирать еще и донжуанские
похождения коммуниста Шустова. И если я вам об этом
сказала, то только потому, что райком имеет сигналы. Но мы
отвлеклись от главного, зачем я вас пригласила.
- Я вижу, тут целый комплекс обвинений, - вставил я, но
она пропустила мое замечание мимо ушей, продолжала
категорично, с сухой официальностью:
- Я попрошу вас написать объяснение по поводу утери
партбилета.
На этом закончился неприятный для нас обоих разговор.
Я написал объяснение там же в райкоме и передал его
Лапиной молча, без слов. Молчала и она, но, прощаясь,
подала мне руку и пожала крепко, по-мужски. Говорят, это
хороший симптом, но меня он нисколько не успокоил. Я
находился в состоянии крайнего потрясения и решил сейчас
же поговорить с первым секретарем райкома. Секретарша, уже
знакомая мне девушка, сказала, что товарищ Армянов занят,
что у него там народ, и посоветовала мне позвонить ему по
телефону и условиться о встрече. Меня это не устраивало: я
хотел встретиться с ним сегодня, сейчас. Я вспомнил его
слова: "У вас много врагов... Очень серьезных". И был
убежден, что "фокус" с партбилетом - работа моих врагов,
чудовищная провокация. Я был очень взволнован и просил
девушку доложить товарищу Армянову обо мне. Это была
добрая девушка, образец технического секретаря. По моему
виду она догадалась, что произошло нечто серьезное. Она
взяла листок бумажки и написала: "С. С.! Врач Шустов
Василий Алексеевич сидит в приемной. Просит принять по
неотложному делу". Потом скрылась за дверью с табличкой:
"Товарищ Армянов С. С." Вышла веселая, сказала улыбаясь:
- Семен Семенович вас примет. Ждите. Там у него два
товарища, но они, кажется, уже заканчивают разговор.
Посидите, посмотрите газеты.
Мне не сиделось. Я ходил по комнате, стараясь
собраться с мыслями. Как мог мой партбилет оказаться в
ресторане и именно за моим столиком? Вот главный вопрос,
на который я искал ответ. И на одну минуту попробовал стать
на точку зрения Лапиной: а что, если я действительно, когда
доставал бумажник, чтоб расплатиться с официанткой,
случайно обронил партбилет? Нет, это исключено: партбилет
лежал в другом кармане. И потом, эти трое неизвестных взяли
именно партбилет и не тронули бумажника, хотя я отлично
помню, как рука налетчика обшарила оба кармана.
Размашистыми мужскими шагами в приемную вошла
Лапина и, не взглянув на меня, скрылась за дверью кабинета
первого секретаря: очевидно, товарищ Армянов пригласил ее в
связи с моим делом. Через минуту из кабинета вышли двое, и
вскоре затем меня пригласили к товарищу Армянову. Семен
Семенович был чем-то огорчен и расстроен, но поздоровался
со мной любезно, предложил сесть и попросил рассказать все,
что случилось со мной в тот вечер. Слушал внимательно,
изредка бросая на Лапину многозначительные взгляды, в
которых, как я заметил, скрывался легкий упрек. Закончил свой
рассказ я твердым убеждением, что это была заранее
продуманная провокация и ее организаторы точно знали, когда
у меня с собой будет партбилет.
Армянов перебил меня неожиданным откровенным
вопросом:
- Если ваше предположение о преднамеренной
провокации справедливо, то невольно напрашивается вполне
логичный вопрос: а в ресторане в этот вечер вы оказались
тоже неслучайно?
Я был поражен: до сего времени такая мысль мне и в
голову не приходила. Дина?.. Нет, этого не может быть. Это
было бы слишком. Я не нахожу слов, чтобы ответить на круто
поставленный вопрос, как снова слышу:
- Менаду прочим, вы не поинтересовались, на самом ли
деле у Шахмагоновой был тогда день рождения? Это очень
важно. Нужно во всем тщательно разобраться.
- Я и обращаюсь к вам, Семен Семенович, с
единственной просьбой - провести тщательное
расследование, - волнуясь, проговорил я. - Хотелось бы знать,
кто нашел билет, кто сидел за нашим столиком после того, как
мы ушли из ресторана. - Я перевел взгляд с Армянова на
Лапину и закончил с определенным намеком: -
Беспристрастное расследование, без предвзятых выводов и
поспешных решений, необоснованных обвинений.
Армянов понял мой намек:
- Поспешность в таком деле особенно опасна. Можно
наломать таких дров... Словом, разберемся, Василий
Алексеевич.
На этом разговор не окончился: Семен Семенович
поинтересовался работой в клинике, спросил, между прочим, о
взаимоотношениях с главврачом. Я отвечал кратко,
односложно, не желая отнимать его время.
Не скажу, чтоб разговор с Армяновым меня окончательно
успокоил, хотя мне все больше и больше нравился этот
человек. На душе оставались тревога и смятение. Его намек о
том, случайно или неслучайно я оказался в ресторане после
партсобрания, поселил во мне смуту, оставил горький осадок.
Из райкома я поехал в клинику и первым делом через отдел
кадров выяснил, что день рождения Дины будет лишь через
полтора месяца. Хотелось немедленно поговорить с
Шахмагоновой на эту тему: как же, мол, так, в чем же дело, к
чему такой обман? Но я воздержался - сделать это никогда не
поздно. А в райком все же позвонил и попросил секретаршу
доложить Семену Семеновичу дату рождения Шахмагоновой.
Хотя сам этот факт не давал оснований считать старшую
сестру причастной к провокации - а я теперь был убежден, что
история с партбилетом была именно провокацией, - но я все
же как-то настороженно стал относиться к Дине, вспоминал и
анализировал ее разговор за бокалом шампанского. Мы
танцевали с ней, потом она отлучалась. Но это вполне
естественно: я же не могу утверждать, что отлучалась она,
чтоб позвонить тем троим, которые напали на меня, и
сообщить, что мы скоро уходим из ресторана. Все это,
конечно, мой тайный домысел, не подлежащий оглашению,
предположения взвинченной фантазии, и не больше.
В клинике меня ждала неприятность: состояние