Страница 96 из 135
сожалею, что не сделал это раньше, скажем утром, одним из
первых, - заговорил я, пожимая ее крепкую горячую руку.
- Спасибо, Василий Алексеевич. Вы и так поздравляете
меня не одним из первых, а первым и единственным.
Родители мои забыли поздравить, сослуживцы не знают, когда
я родилась, а друзья не помнят. Обидно. У меня даже было
желание пойти одной в театр или в ресторан и отметить. К
сожалению, для женщины такие варианты исключены.
- Что ж, я вполне одобряю ваше желание и рад буду
составить компанию в качестве первого и единственного гостя
на вашем семейном торжестве. В театр мы опоздали, а в
ресторан как раз успеем. И отметим день вашего рождения
хорошим ужином.
Вот таким образом мы оказались с Диной Шахмагоновой
в ресторане "Будапешт". Правда, прежде чем попасть в него,
нам пришлось прочесть на дверях пяти других ресторанов
огорчительные слова: "Мест нет", хотя день был обычный,
будничный. Вообще попасть в Москве в ресторан вечером, да
еще в субботние и праздничные дни, дело, как говорят, весьма
проблематичное.
Мы заняли маленький двухместный столик за барьером у
стенки, заказали не устриц, нет: на закуску ветчину с хренком,
семгу с лимоном, а на второе шампиньоны в сметане. Пили
шампанское, болтали на самые отвлеченные, нейтральные
темы, преднамеренно избегая касаться нашей клиники.
Правда, еще в пути Дина сообщила подлинную причину своей
задержки в клинике после работы: ее беспокоила Захваткина,
самочувствие которой было ниже удовлетворительного.
Больная жаловалась на нестерпимые боли всей ноги, которая,
по ее словам, "огнем горит". К вечеру у нее поднялась
температура до тридцати восьми градусов, больная стонала и
говорила, что она уже не вернется домой, здесь и умрет. Перед
самым концом партийного собрания Захваткина уснула, и тогда
Дина решила уходить домой и, конечно, случайно встретилась
со мной в вестибюле. Случайно или нет, но я был рад этой
встрече: мне приятно было отметить хотя бы ужином ее день
рождения и доставить ей радость.
Если в начале ужина Дина вела себя то настороженно-
сдержанно, то преувеличенно весело, после того как я заказал
вторую бутылку шампанского - она пила охотно и до дна, -
настроение ее заметно изменилось. Что-то дерзкое, с вызовом
появилось в ее тоне, в манерах, какие-то холодные злые
блестки сверкали в глазах, и, казалось, она хотела подчеркнуть
свое превосходство, показать свой сильный, "отчаянный"
характер. Она упрекала меня в неумении жить, в аскетизме,
который в наш век кажется банальным, потому что человек
создан для наслаждений, что я сам себя добровольно лишил
радостей жизни, обрек на прозябание. И дело не в моей
холостяцкой жизни - она даже убеждала меня не жениться
никогда, сама она тоже решила не выходить замуж, потому что
брак, по ее словам, вовсе не обязательное условие для
счастья, которое она видит в наслаждении. Она говорила, что
я мыслю старыми, отжившими категориями, такими, как долг,
совесть.
- Мы никому ничего не должны, - философствовала
захмелевшая Дина, хмуря широкие брови, отчего вид ее
казался внушительным, а слова весомыми. - Время
подвижников, бессребреников ушло безвозвратно, и странно,
Василий Алексеевич, что вы, умный человек, не хотите этого
понять. Ради чего работает человек, ну скажем, изобретает,
творит? Ради славы и денег. Только одни этого не скрывают,
потому что не видят в этом ничего зазорного, а другие
скрывают, не говорят вслух того, о чем думают. Или думают
одно, а говорят совсем другое.
- Циники, значит? - вырвалось у меня случайно, должно
быть потому, что слова ее вызвали в моей памяти образ
Марата Инофатьева, которого я считаю эталоном
современного цинизма. А вообще у меня не было желания
спорить с Диной: хотелось лучше рассмотреть ее вот такую,
новую, неожиданно другую. Интересно было определить,
которая настоящая Дина Шахмагонова, - та, что я знал по
совместной работе до сегодняшнего дня, или вот эта, что
сидит напротив меня, помешивает ножом в фужере, удаляя газ
из шампанского? Когда она была искренней - прежде или
сегодня? И она, видя, что я слушаю ее внимательно и не
пытаюсь возражать, что, конечно, ее удивляло и подстегивало,
продолжала с еще большей откровенностью:
- Я понимаю, что вы как специалист на две головы выше
доктора Пайкина. И все-таки Пайкин гораздо современнее вас.
- Она смотрела на меня испытующе, точно поддразнивала,
думала, что я взвинчусь при одном упоминании этого имени, но
я, напротив, даже сочувственно улыбнулся на ее слова. -
Пайкин счастлив, вы нет, Пайкин умеет жить, вы не умеете или
не хотите. Это одно и то же. Так кто ж из вас прав - вы или
Пайкин?
- С точки зрения Пайкина, прав, конечно, он, - заметил я
лениво.
- Ну а если не "с точки", а объективно?
- Объективно пусть решает третий, скажем, вы.
Теперь уже я смотрел на нее с подначкой, поддразнивая.
Но она не терялась, как и вообще умела владеть собой.
Ответила многозначительно:
- Я не могу быть объективной... в отношении вас.
Вообще она имела манеру говорить с подтекстом, с
двусмысленными намеками, и поэтому я не стал уточнять,
почему ко мне она не может быть объективна. Задай я ей
такой вопрос, почти уверен, что она ответила бы: "Вы мой
начальник", а в глазах бы подчеркнуто сверкал другой ответ: "Я
к вам неравнодушна". Нет, это скользкая тема для разговора, и
я постарался уклониться от нее.
Из ресторана мы уходили примерно за час до закрытия.
Дина, как я понял, куда-то торопилась. Жила она в центре, в
переулке между улицами Жданова и Дзержинского, в десяти
минутах ходу от "Будапешта", и мы, естественно, пошли
пешком. Дом их старый, двухэтажный стоит в глубине двора.
Минуя ворота-арку, мы прошли какими-то темными
лабиринтами мимо мусорных ящиков и очутились у
невзрачного парадного, тускло освещенного. Здесь мы и
расстались, пожелав друг другу доброй ночи.
Когда я возвращался обратно теми же лабиринтами, ко
мне неожиданно подошли трое мужчин. Вернее, они не
подошли, а возникли как-то вдруг, словно призраки из
полумрака. Сверкнули три ножа, нацелившись почтя вплотную
в меня, и голос мрачный, угрюмый приказал:
- Подними руки - и ни звука.
Я был не столько напуган, сколько удивлен: мне никогда
в голову не приходила возможность в наше время подобной
ситуации. Я понял, что положение безвыходное, вернее,
бессмысленно оказывать сопротивление. И у меня невольно
вырвался вопрос:
- Что вам нужно?
И, как ответ, проворная рука одного быстро обшарила
внутренние карманы моего пиджака. И в ту же секунду грозный
голос приказал:
- А теперь топай. Сматывайся! Ну?!
Я почему-то сразу прикинул, чем они могли поживиться. У
меня в бумажнике оставались три десятки. Выходит, из-за
тридцати рублей я мог лишиться жизни. Ошеломленный
совершенно диким, неслыханным случаем, я быстро вышел на
улицу, даже не заметив, как и куда исчезли мои грабители.
Ощупал карманы. К моему немалому удивлению и радости, в
карманах все было цело: бумажник с деньгами, паспорт. Все
ли? Тогда в чем же дело, что за фокус они со мной сотворили?
И тут как молнией пронзила мысль: партбилет. Они взяли у
меня партбилет! Значит, это не просто грабители. Или они
взяли партбилет по ошибке, в спешке приняв его за
бумажник?.. Из таких торопливых надсадных мыслей,