Страница 76 из 135
продолжал: - Я искал в жизни честных и смелых людей. Чтоб
настоящих. И не находил. Потом в каком-то журнале прочитал,
что справедливость бывает только у бандитов. Что там строгая
дисциплина, порядок: если дал слово, то умри, а сдержи. И
держат.
- И пошел искать справедливости у тех, кто грубо и
жестоко попирает эту справедливость, - заметил я. - Довольно
оригинальней ход - баран ищет правды у волка.
- Я тогда по-другому рассуждал, - угрюмо произнес он. -
Мальчишка был, журналу поверил. В детстве мы каждому
печатному слову верим и совсем не думаем, кто это слово
произносит.
- А с Лутаком вы давно знакомы?..
Я понимал, что едва ли можно его сбить таким вопросом,
и совсем не ожидал, что он вот так нечаянно сорвется: да, мол,
с Юрой знаком... Нет, мне было важно не то, что он скажет, а
то, какое впечатление произведет на него этот вопрос. Я
наблюдал за ним.
- Лутаком? - Он сделал вид, что силится припомнить. - А
кто он такой, Лутак?
Все было деланно, фальшиво, я понял - да, знаком.
- Юра Лутак, парнишка, которому вы вчера передали
ворованные деньги.
Он криво и горестно ухмыльнулся, изображая на лице
страдание; посмотрел на меня прямо и сокрушенно сказал:
- Ну к чему это? Никаких я денег не воровал, это
недоразумение.
Последнее было произнесено естественно, запавшие
глаза его как-то болезненно погасли, и во мне появились
сомнения в его причастности к этим злополучным деньгам. Я
решил пока что отпустить его и проследить, будет ли он
встречаться с Юрой Лутаком. За ним наблюдал один из наших
сотрудников. Поскольку родители Лутака не явились в
милицию, то я решил сам к ним наведаться, захватив с собой
на всякий случай фотографию Игоря Иванова. Домой зашел на
несколько минут, чтобы переодеться в штатское, и потом
направился по адресу прямо на квартиру к Лутакам.
Августовское солнце уже успело накалить асфальт, день
был жаркий и сухой. Поливаемые дворниками мостовые
моментально высыхали, и мне почему-то подумалось: только
зря воду расходуют: бесплатная, мол. Вообще мы привыкли
жить неэкономно, особенно когда дело касается
государственного рубля. Но мысль снова возвращалась к делу,
по которому я шел в незнакомый дом к незнакомым людям. Я
думал о Юре Лутаке почему-то как о своем родном брате или
сыне, и мне очень хотелось, чтобы он действительно оказался
невиновным в этой краже. Мысленно я пытался представить
себе этого мальчонку-безотцовщину, у которого больная мать и
старенькая бабушка. Это был его первый привод в милицию.
Но участковый, с которым я разговаривал перед тем, как идти к
Лутакам, сказал мне, что, по его данным, Юрий Лутак то ли
исключен, то ли сам бросил школу и что нам еще придется с
ним хлебнуть горя, что отец его был алкоголиком и на этой
почве покончил жизнь самоубийством. Мать где-то работает,
где именно и кем, участковый не мог сказать. Одним словом,
шел я, располагая весьма скудными данными о Юре Лутаке. У
меня было желание поговорить с директором школы,
учителями, но в такое время, в разгар каникул, едва ли кого-
нибудь из них поймаешь. Как на грех, и в домоуправлении,
куда я заглянул, никого не оказалось.
Нужный мне дом, старый, четырехэтажный, еще
дореволюционной постройки, я нашел довольно легко. Он
стоял во дворе, закрытый от улицы высоким семиэтажным
домом. Возле него - совсем крошечный садик, каких-нибудь
два десятка деревцев, ящик с песком под неустойчивым
грибком и скамейка невдалеке. На скамейке сидели два
подростка и заразительно хохотали. Громко, безудержно, до
слез - посмотрят друг на друга и зальются таким раскатистым
длинным хохотом, что невольно начинаешь оглядываться,
искать, над кем они так смеются. Я машинально оглядел двор,
но ничего необычного, что могло бы служить явной причиной
их смеха, не заметил. Да и людей не видно было во дворе,
лишь в крайнем углу у подъезда возилась женщина с ведром.
Но они смотрели совсем в другую сторону и продолжали
хохотать до самозабвения над чем-то своим, ни на кого не
обращая внимания. Один из мальчишек, кудлатый, с широко
распахнутым воротом рубахи, мне показался знакомым. Даже
очень знакомым. Стараясь не обращать внимания на
мальчишек, я замедлил шаг и усиленно напряг память. Это
худенькое лицо со вздернутым носом и большие, слишком
большие глаза я уже где-то встречал. Где, когда? Мысль
работала лихорадочно. Я шел в направлении дальнего угла,
где у подъезда возилась женщина с ведром и, уже миновав
мальчишек, вспомнил: Витя!.. Тот самый Витя, который год
назад был доставлен в милицию вместе с Игорем Ивановым и
кошельком, вытащенным у старушки.
Можно представить, как я обрадовался: кажется,
появилась надежда напасть на след Иванова.
Подойдя к женщине - она оказалась дворником, - я
спросил, над чем ребята так хохочут.
- Накурились гадости в подвале и ржут, как идиоты, -
сердито бросила женщина.
- Какой такой гадости? - спросил я, почуяв что-то
неладное.
- Дурь курят. Дурман.
Мои подозрения, кажется, подтверждаются: гашиш. Этот
сильный губительный наркотик вызывает непрерывный смех,
от которого нельзя удержаться.
Я пригласил дворника в парадное и спросил фамилии
ребят. - Лутак Юра и Витя, фамилию только не помню. На
втором этаже они, в пятнадцатой квартире.
Вот оно что - на ловца и зверь бежит. Я показал
фотографию Игоря Иванова и спросил женщину, не встречала
ли она этого человека.
- Нет, не знаю такого, - был ответ.
Я поблагодарил ее, хотел было направиться к ребятам,
надеясь, что Витя меня не узнает, - год назад, когда мы с ним
встретились в отделении, я был в милицейской форме, - но тут
же передумал: а не лучше ли сначала поговорить с
родителями Юры? И пошел в квартиру Лутаков, живших в этом
же подъезде.
У Лутаков дома оказалась только бабушка - седая,
сухонькая старушка, которой, должно быть, уже перевалило за
семьдесят, любезная и разговорчивая. Моему приходу она
нисколько не удивилась, будто давно ждала меня.
- Вы по поводу Юры? - не столько спросила она, сколько
сказала с уверенностью, предложив мне садиться на старый
диван, а сама присела на стул.
Я кивнул, бегло осмотрел комнату хотя и просторную, но
так беспорядочно заставленную разным хламом, что, казалось,
в ней негде повернуться. Все было слишком громоздко и
старо: кожаный диван с высокой спинкой и полочками,
громадный круглый стол посредине комнаты, застланный
темно-зеленой не очень чистой скатертью, буфет из черного
дерева с резьбой, высоченный, почти до потолка, и в ширину в
полстены, запыленный рояль, айсбергом торчащий из угла.
Нечто подобное было и в прихожей.
Старуха продолжала:
- Ну что с ним поделаешь. Не понравилось ему там, он и
сбежал. Пионервожатой нагрубил, нырял там, где не положено,
мог и утонуть, ребенок же, разве ж он соображает?
- Это откуда он сбежал? - переспросил я, лишь смутно
догадываясь, о чем она говорит.
- А вы разве не из лагеря? - вопросом на вопрос ответила
она, сощурив хмурые подслеповатые глаза, и высохшее лицо
ее выразило крайнее недоумение.
- Я из милиции.
Теперь взгляд старухи застыл, она смотрела на меня
молча, вопросительно-тревожно, ожидая чего-то трагичного.
Но поскольку я тоже молчал, она вновь заговорила с прежним
оживлением и явной досадой:
- Этого надо было ожидать. Когда-никогда. Известно,
безотцовщина.
Я кивнул на рояль и спросил:
- Кто у вас музыкой увлекается?