Страница 63 из 135
меня: я вспомнила реплику Алексея Макарыча, сказанную
полчаса назад, об особом нюхе на спиртное у Ларионова.
Закусывал молча и жадно, как сильно проголодавшийся.
Предпочитал слушать других, и первым единственным
вопросом его было:
- Ты не рассказал, как мы познакомились?
- Да. Василий Алексеевич говорил нам, - ответила я за
всех. - Вы проявили подлинную находчивость.
- И мужество! - добавил Андрей. - Я думаю, ваш
поступок мы закрепим очередным тостом и от души
поблагодарим вас.
- Судьба, - скромно заметил Ларионов. - Судьба связала
нас узами... Навеки. Теперь будем долго жить.
Вторую рюмку он выпил без промедления и до дна,
разгладил бороду и потянулся за кетовой икрой. Зачерпнул
ложкой сразу полбаночки, копной наложил на кусочек хлеба и
аппетитно заглотил. Но, поймав иронический взгляд Алексея
Макарыча, блаженно проговорил:
- Вкусна.
- Еще бы, чай, не каша, как говорил чеховский поп, -
сказал Алексей Макарыч.
- Ну да, ну да, попы они понимали толк, -
непосредственно заулыбавшись, заговорил Ларионов,
обнажив крепкие, с клинообразной щербинкой посредине зубы.
- Они любили выпить. Это как там? "Батюшка, вам что, водку
или коньяк?" - "И пиво!" Вот так батюшка.
И алые губы, резко обрамленные черной бородой и
усами, растянулись в улыбке, снова обнажив щербинку,
которая теперь мне показалась, как и сам смешок, неуместной.
Похоже было, что упомянутого Макарычем чеховского
рассказа, в котором дьячок ест черную икру ложкой, Ларионов
не читал. Василий попытался замять не очень деликатную
реплику отца и спросил фотографа:
- Послушай, Аристарх Иванович, что за даму ты
направил ко мне с запиской? Что ей от меня нужно?
- Ольгу Анатольевну? Или Татьяну Марковну ты имеешь
в виду?
- Да я уж не помню, ко мне одна приходила. Дородная
такая, довольно упитанная, с бесовской улыбочкой - глазки,
губки и все прочее. С полотна Рубенса сошла.
- А-а, это Ольга Анатольевна. Если Рубенса напомнила,
то она. Именно Рубенса. А то еще Татьяна Марковна придет.
- И тоже такая? - тонкие брови Василия стремительно
вздернулись и опустились, он хмуро уставился на Ларионова,
но я видела, что глаза его прячут снисходительную улыбку.
Должно быть, он вообще снисходителен к своему новому другу
и многое прощает ему. А тот принимает это как должное и,
возможно, злоупотребляет дружеским расположением
Василия. Знаменитый столичный фотограф покорял своей
скромностью. Я вообще люблю скромных людей, а тем более,
если этой чертой характера обладают известные люди. Таким
мне виделся Аристарх Иванович. Даже предлагая нам
сфотографироваться - сюжет: встреча заполярных друзей, - он
засмущался. Сделал много кадров: мы все вчетвером, потом
втроем, без Алексея Макарыча, потом Василий с Андреем, я с
Андреем, я с Василием и наконец я одна. На вопрос Василия,
какая такая Татьяна Марковна, Аристарх Иванович ответил:
- Полная противоположность Ольге Анатольевне. Ну да,
ну да, совсем другого плана.
- Да я о том, зачем ты их ко мне посылаешь?
- Известно зачем - лечить. Зачем к доктору идут люди? -
И, показав щербинку, Аристарх Иванович начал наполнять
рюмки, деловито, не спеша, точно это было самое главное, а
разговор о разных там Ольгах Анатольевных - так, между
прочим.
- Та, что приходила ко мне вчера, ни в каком лечении не
нуждается. Во всяком случае, бог избавил ее от трофической
язвы. - Василий Алексеевич! - Ларионов торжественно поднял
рюмку с коньяком и откашлялся. - Ты же доктор
универсальный. Ты корифей. Ты можешь омолаживать... Эти,
как они в медицине называются?.. Подскажите, пожалуйста,
забыл.
- Гланды, - озорно ввернул Алексей Макарыч.
- Да нет же, - не поняв шутки, отклонил Ларионов.
- Ткани, - подсказал Василий.
- Ну да, ну да, ткани, - подхватил Ларионов. Теперь он
уже не смущался, не опускал свои темные холодные глаза. Он
заметно захмелел, развязал язык. Держа перед собой
наполненную рюмку, он встал и заговорил опять вполголоса,
только теперь старался придать своим словам
торжественность: - Друзья! Человек, которого мне
посчастливилось спасти для науки, не просто врач. Это, я вам
скажу, ум... величина необыкновенная. Он прославил и еще
прославит нашу науку таким открытием...
- Аристарх Иванович, - дружески перебил его Василий, -
не мучайся ради бога сам и нас не мучай. Златоуст из тебя не
получится, и слава аллаху.
- Не получился. Верно, что верно то верно, - с
готовностью подтвердил Ларионов. - А сказать я хочу. За
своего друга я хочу сказать тост и ответить на твой вопрос о
тех дамах, которых я к тебе направлял. Это не какие-нибудь...
Это порядочные женщины, жены ответственных работников,
очень известных. Ольга Антоновна...
- Анатольевна, - поправил Алексей Макарыч.
- Ну да, ну да, Анатольевна. Жена мужа, который
главный над всеми телефонами Москвы. Вот вам телефон
нужен? - обратился он ко мне. Неуместный вопрос его
рассмешил всех, а Василий сказал:
- Аристарх Иванович, ты отклоняешься от темы, тебя
заносит в дебри меркантилизма.
- Ну хорошо, - согласился Ларионов, - меркантилизм,
абстракционизм, капитализм - не надо. Тамара Марковна -
дочь директора торговой базы. Они хотят обновить ткани.
Понимаете? А почему идут к тебе, Василий Алексеевич?
Потому что слава ходит о докторе Шустове. Потому что только
ты один можешь и больше никто. И нигде. Я слышал, как один
знаменитый академик при мне говорил, вот своими ушами
слышал, что Шустов все перевернет в медицине.
- Ради бога, Аристарх Иванович, не направляй больше
ко мне ни жен артистов, ни дочерей безответственных
работников, - умоляюще и, как я поняла, вполне искренне
попросил Василий. - Я лечу больных. И только больных
трофическими язвами. И для меня всегда было безразличным
социальное положение пациента.
- Пью за тебя, Василий Алексеевич, за твое здоровье, -
закончил Ларионов, должно быть, недовольный тем, что. ему
не дали договорить, выпил стоя, закусывать не стал. Снял
пиджак и галстук, расстегнул ворот сорочки, обнажив
волосатую грудь.
"Лучше б он не произносил своей длинной, сумбурной
речи", - думала я с огорчением. Так не хотелось
разочаровываться в человеке. Я утешала себя: подумаешь,
речь - не у каждого язык подвешен. К тому ж захмелел человек.
Макарыч, конечно, прав: водка - слабость Ларионова, его
несчастье. А он снова наливал себе и теперь уже пил один, не
найдя среди нас компаньонов. И когда Василий назвал его
художником, Ларионов как-то вдруг оживился, сразу
преобразился и стал с апломбом, но без всяких доказательств
утверждать, что живопись, как таковая, отжила свой век, что не
завтра, так через день ее заменит цветная фотография.
Андрей попытался было возразить, сославшись на театр,
который остался жить в эпоху кино, но он уже никого не
слушал и затеял какой-то, должно быть, давнишний спор с
Алексеем Макарычем.
Мы вышли из-за стола, сели на диван, Василий напротив
нас - в пододвинутое кресло. Он был чем-то чуточку
раздосадован и смущен, быть может, быстрым превращением
своего друга. А Ларионова и впрямь словно подменили. Точно
кто-то сдернул с него элегантные одежды, и он предстал перед
нами нагишом. Импозантность, скромность, благородство - все
растаяло, исчезло, оставив вместо себя тупого, развязного
хвастуна, страдающего гипертрофированным самомнением.
Василий продолжил тот разговор, который начал со мной