Страница 56 из 135
Скрытый намек довольно прозрачно улавливался в его
реплике. Недобрая ирония сверкнула в его детских глазах и
погасла. На лице Струнова вспыхнуло искреннее удивление,
которое он в тот же миг попытался скрыть под маской
безразличия и спросил:
- Это как понимать?
- Слишком много загадочного в смерти Ковалева.
Загадочного и не раскрытого. - Гришин повел тонкой бровью и
обернулся ко мне, словно просил об участии. Одет он был по-
летнему: светлые брюки, простенькая голубая тенниска. Весь
какой-то угловатый, тщедушный и в то же время уверенный. В
нем чувствовалась сильная страстная натура.
- Но ведь следствие давно закончено, дело закрыто.
Установлено, что Ковалев покончил жизнь самоубийством на
почве неразделенной любви. Так, кажется?
- Да, по версии Иващенко. Добавь еще: будучи пьяным,
бросился в омут, - живо подхватил Гришин и так же
стремительно, точно опасаясь, что ему помешают высказать
до конца те соображения, с которыми он сюда пришел,
продолжал, криво улыбаясь: - На почве неразделенной
любви... К кому? К Дине? Он ее никогда не любил.
Встречались они редко, я же знаю. Валька от меня ничего не
скрывал. И, насколько мне известно, она была инициатором
встреч. Если уж говорить откровенно, то в последнее время
она его преследовала, потому что увидела в нем большое
будущее. А может, и по другой причине... - добавил, понизив
голос, будто на что-то намекал.
- Ну хорошо, допустим, что версия неразделенной любви
не совсем доказана, - прервал его Струнов. - Но какие
основания у тебя есть, чтобы квалифицировать убийство? Кто
убийца?
- Вот это и надо выяснить, - ответил Гришин уже совсем
спокойно. Глаза его сделались холодными. - Начать следствие
заново. Погоди, ты выслушай. По Иващенко что получается? В
день своей гибели Валентин встречался с Диной. Они гуляли в
Серебряном бору. Он предложил ей стать его женой. Она
сказала, что любит другого. Это было вечером, на берегу
канала. Он предложил ей вина. Она отказалась, по версии
Иващенко, и ушла домой, а Валентин остался на канале.
Выпил с горя бутылку вина, разделся, бросился в воду и
утонул. Просто и нелогично!
- Не знаю, почему Юлий Семенович квалифицировал
самоубийство, - как бы размышляя вслух, произнес Струнов. -
Зачем самоубийце раздеваться? По-моему, он просто решил
искупаться и утонул в пьяном состоянии. Такие случаи бывали.
- Несчастный случай? - подхватил Гришин и нацелился в
Струнова прищуренным глазом. - Нет, Иващенко не такой
дурак, чтоб клюнуть на примитив, он опытный следователь.
Версия несчастного случая сразу отпала в результате вскрытия
трупа, которое показало, что кроме спиртного Валентин принял
цианистый калий. Значит, речь идет об отравлении. Теперь
Иващенко должен был: бы установить: сам Ковалев отравился
или его отравили? Иващенко пришел к заключению, что
Ковалев отравился сам, причина - неразделенная любовь.
Слушай дальше: на допросе Дина показала, что она не пила с
Валентином вина и не видела, как его пил Валентин. Она ушла
из Серебряного бора, а Валентин остался. А вот что говорят
факты, на которые почему-то не обратил внимания ваш
уважаемый Юлий Семенович Иващенко. Поздно вечером Дина
сидела с Валентином на берегу канала. Пили вино. Возле них
была бутылка и стакан. Оба были раздетые, то есть она в
купальнике, он в плавках. Такими их видел пенсионер Чубуков,
проходивший берегом канала. Потом он видел, как они оба
полезли в воду. Но почему-то Иващенко не придал этому факту
значения. Он просто игнорировал его.
- Должно быть, потому, что Чубуков видел не Ковалева и
Дину, с которыми он не знаком, а просто каких-то людей. Кто
они были, он не знает. Потом мне не понятно, почему его
должны были убивать, за что? Кому он мешал?
- Ковалев был талантливый ученый. Может, гениальный,
- ответил Гришин, заметно волнуясь. - Он был накануне
грандиозного открытия, которое могло сделать переворот в
науке. - Не вижу связи.
- У него было много врагов. И за пределами страны и в
институте, - сказал Гришин.
- Я слышал, что он был тяжелым, неуживчивым, -
рассудительно заметил Струнов.
- Это неверно. Характер у него был, правда, не из
легких. Вообще это своеобразный человек. Он ничего не
принимал на веру, во всем хотел разобраться сам, не очень
считаясь с авторитетами. Например, теорию мира и антимира
считал чепухой, поскольку она противоречит принципам
диалектического материализма. Со школьной скамьи мы
знаем, что в мире единственно существует реальная материя.
И вдруг откуда-то из небытия взялась антиматерия. А на самом
деле просто вновь открытые свойства материи пытаются
выдать за антиматерию. Дорожка эта скользкая, и ведет она
прямо к идеализму, от которого рукой подать до признания
потустороннего бытия, ада и рая. Валька считал, что роль
Эйнштейна в науке страшно раздута рекламой, что из него
сделали Иисуса Христа. Что на самом деле теория
относительности была выдвинута задолго до Эйнштейна.
Валька об этом говорил прямо, резко, спорил, доказывал,
убеждал фактами. Он умел убеждать людей.
И Струнов и я слушали Гришина с интересом, хотя не все
в его словах нам было понятно, а многое казалось и спорным.
Гришин это понял и сказал примирительно, даже как
будто извиняясь:
- Это сложный вопрос. Но я хотел рассказать о Вальке.
Он был резкий, прямой, сделанный из негнущегося материала.
- Мы не специалисты, нам, конечно, трудно судить, -
согласился Струнов и нетерпеливо поднялся из-за стола, точно
намекая Гришину закруглять разговор. Сказывалась
профессиональная привычка дорожить временем и
выслушивать только то, что непосредственно относится к делу.
Но Гришин принадлежал к категории людей упрямых и
настойчивых. Он не обратил внимания на деликатный намек
Струнова и решил высказать все, что хотел. Говорил по-
прежнему торопливо, без пауз, при этом руки, и прежде всего
длинные пальцы, увенчанные красивыми, крупными ногтями,
не знали покоя ни на секунду.
- Ну хорошо, я приведу вот такой пример. Все мы
изучали историю партии. Каждый по-своему, конечно: одни
формально, поверхностно, другие серьезно и глубоко. У
Вальки был свой метод: он признавал только первоисточники -
работы Ленина, стенограммы съездов, воспоминания старых
большевиков. И все из желания самому разобраться. Иногда
его выводы не совпадали с мнением преподавателя или
лектора. Например, он считал, что троцкисты и эсэры - одно и
то же. Что пули, выпущенные Фаней Каплан в Ленина,
прокладывали Троцкому путь к власти, к диктатуре. Что в
Троцком в потенции сидел Гитлер и это наше великое счастье,
что троцкистам не удалось захватить власть.
- Но какое это имеет отношение к убийству? - перебил
его Струнов. Откровенно говоря, такой вопрос возник и у меня,
хотя рассуждения покойного Ковалева о Троцком мне
показались неожиданно новыми и верными. Я как-то сразу
представил, что было бы с нашей страной и народом, приди к
власти Троцкий со своей сворой авантюристов, дельцов и
торгашей. Гришин ответил сразу, но ответ его мне показался
малоубедительным.
- С ним спорили, не соглашались, - сказал он.
- Ну и что? Мало ли у нас спорят, - глухо отозвался
Струнов, и я обратил внимание, как лицо его вдруг
преобразилось из добродушного, беспечного в холодное,
какое-то тревожно-отчужденное. - Вон художники как спорят:
что лучше - абстракционизм или реализм? Чуть ли не до драки
дело доходит.