Страница 55 из 135
молодой и радушной. Красная площадь зазывно влекла к себе,
но мы направились в противоположную сторону - к Садовому
кольцу. На Пушкинской вздымались мощные струи фонтана, и
на их фоне новое здание самого большого в столице
кинотеатра "Россия" казалось хрустальным и легким. А вдали,
куда кудрявой зеленью полого убегали бульвары кольца "А", в
синеющем мареве торжественно маячил шпиль высотного
здания. Как мачта далекого корабля, он создавал ощущение
перспективы, простора и расстояния. Пусть что угодно говорят
"умные спецы" по поводу этих высотных "сталинских" зданий, а
мне они нравятся. Они как бы обобщают архитектурный облик
Москвы, создают свой характерный, неповторимый силуэт
большого города. Очевидно, не без внутренней логической
связи я спросил Струнова:
- Говорят, памятник Юрию Долгорукому будут сносить.
Это верно?
- Есть такой разговор, - ответил он, задумчиво глядя на
бронзового Пушкина.
- А почему? Что за причина?
- Причину всегда можно найти или, на худой конец,
придумать, когда одолевает страсть все ломать и
переделывать по-своему, - тонкая усмешка скользнула по его
добродушному лицу.
До самой площади Маяковского мы шли молча: разговор
о ломке памятников что-то перевернул в нас, испортил
настроение. На площади мы сели в такси.
Машина легко бежала по Садовому кольцу, навстречу
остроконечным мачтам высотных зданий. Жилой дом на
площади Восстания, Министерство иностранных дел и
Министерство внешней торговли на Смоленской площади,
гостиница "Украина" на Кутузовском проспекте - они, как вехи,
как ориентиры, вздымались над городом. Массивные,
обособленные, не дома, а памятники, символы эпохи, с
характерными для нее приметами. Я почему-то подумал в эти
минуты, что черты времени ярче и наглядней всего выражены
в архитектуре. В шатких, неустойчивых коробках, начисто
лишенных национального стиля, явственно виделось желание
подражать Западу, подстраиваться под чужое. Силуэт города,
его контуры... Не эти ли вехи-маяки создают архитектурный
лик?.. Я стоял у гранитного парапета на Ленинских горах и
глядел на Москву как бы с высоты птичьего полета.
- А тебе не кажется, что высотные здания силуэтом
напоминают церкви? - вдруг высказал Струнов мысль, которая
одолевала и меня.
- Во всяком случае, в них есть национальный колорит, -
ответил я. - И за то спасибо их создателю.
- Едва ли он думал об этом, - усомнился Струнов. -
Скорей всего, случайное совпадение.
Хороша Москва в предвечерних лучах, вся объятая
легким дымчатым маревом, тишиной и покоем. Она кажется
огромной гаванью, укрывшей от непогоды несметные армады
кораблей всевозможных видов и классов: от дредноутов,
вздымающих в белесую хмарь острие золоченых мачт, до
простых рыбацких лодок. А один самый большой дредноут
торжественно и величаво стоял рядом, за нашей спиной, с
привычным и горделивым названием МГУ. К гранитным
ступеням его парадного входа живописно брошен нарядный
ковер из живых цветов, муравы и фонтанов, обрамленный
изваяниями великих ученых. Храм науки. Именно храм. Что-то
священное излучает он, какой-то ореол мудрости и мужества,
чести и чистоты, любви к человеку и человечеству. Он -
заветная мечта юности и молодых ученых, надежда народа и
руководителей. Таким мне всегда представляется этот храм с
названием МГУ. .
Должно быть что-то затевая, Струнов пригласил меня
зайти к нему на работу. Завтра же.
Поскольку завтра вечером мы обещали быть у Шустова,
то день получался относительно свободным. Не весь день, а
какая-то часть его. С утра можно бы побывать с Ириной и
Катюшей на ВДНХ. Я принял приглашение Струнова с
небольшим условием:
- Желательно во второй половине дня. С утра мы с
Ириной...
- Пожалуйста, когда угодно, - с готовностью перебил он. -
Пропуск на тебя будет заказан.
В три часа я уже был на Петровке, в Московском
уголовном розыске. Комната у Струнова небольшая,
квадратная, с окном во двор. Два простых письменных стола,
приставленных друг к другу вплотную. Второй обитатель
комнаты, коллега Струнова, тоже оперуполномоченный, в это
время был в командировке, и я расположился за его столом.
Когда я вошел, Струнов заканчивал беседу с какой-то
посетительницей, женщиной средних лет, одетой довольно
прилично, хотя и скромно. На лице ее и вообще во всем облике
лежала печать не просто озабоченности, а смятения и тревоги.
Провожая ее до двери, Струнов сочувственно, но, как мне
показалось, слишком официально и потому холодно говорил:
- Этим делом с самого начала занималась союзная
прокуратура. Мы не касались.
- Но ведь это ужасно, - негромко произнесла женщина,
прикрыв рукой опечаленные глаза. Голос ее дрожал. - У меня
там сын учится, на третьем курсе... Куда смотрят партбюро,
комсомол!
- А он у вас комсомолец? - вдруг поинтересовался
Струнов.
- Сын?.. - Нет. Он, знаете ли, мальчик необщительный,
несколько замкнутый...
Струнов понимающе кивнул и почтительно подал ей руку.
Я не успел поинтересоваться, в чем там дело, - а дело, надо
полагать, серьезное, коль им занималась непосредственно
союзная прокуратура, - в это время на пороге появился
молодой человек с открытым возбужденным лицом,
узкогрудый и крутолобый, с детски доверчивыми глазами. По
тому, как они поздоровались ("Здравствуй, Юра!" "Привет,
Толя!"), я решил, что это друзья-сослуживцы, но, как потом
выяснилось, Анатолий Гришин, кандидат физико-
математических наук, работал в каком-то научно-
исследовательском институте, а с Юрием Струновым они
когда-то жили в одном деревянном доме. Потом дом их
сломали, а жильцам предоставили квартиры в разных районах
Москвы. Анатолий Гришин знал, что бывший его сосед
работает в уголовном розыске, вот и решил обратиться к нему
"по важному и неотложному делу". Предложив гостю сесть,
Струнов осмотрел его внимательно, улыбнулся дружески и
произнес:
- Бежит, бежит время. Давно ль ты с моим братишкой по
двору консервные банки самодельной клюшкой гонял... Ну, так
какое же важное и неотложное дело привело тебя к нам?
Гришин, выказывая некоторое стеснение, посмотрел на
меня, затем перевел вопросительный взгляд на Струнова:
дескать, можно при моряке?
- Пожалуйста, я слушаю. Это наш товарищ. - Кивок в
мою сторону.
Очевидно, Струнов в данном случае нарушил
профессиональную этику, так сказать, нормы конспирации. Но
мне он доверял.
- Я по делу об убийстве Валентина Ковалева, - начал
Гришин скороговоркой, с трудом преодолевая волнение и
хрустя пальцами. - Валька работал в нашем институте, мы с
ним дружили давно. Одновременно кандидатские диссертации
защитили. И работали в общем-то над одной проблемой.
- О самоубийстве Валентина Ковалева... - мягко, походя
поправил Струнов, продолжая внимательно смотреть на
Гришина.
- Это еще вопрос - самоубийство или убийство, -
загадочно ответил Гришин, делая жесты, которые не
соответствовали смыслу его речи. Впрочем, тон, каким были
произнесены эти слова, не оставлял сомнения, что сам
Гришин склонен к последнему.
- Дело Ковалева, насколько я помню, вел Иващенко
Юлий Семенович. Опытный сотрудник уголовного розыска... -
заметил Струнов, и Гришин сразу же перебил его, точно только
и ждал именно такого ответа:
- Да. Иващенко опытный, даже слишком. - И вытер
платком потный выпуклый лоб.