Страница 51 из 135
Вспомнил Ирину и почувствовал тотчас же тихую сжимающую
боль в душе, которую ничем заглушить нельзя, а можно лишь
перетерпеть. И понял я, что так будет всегда в жизни людей, и
через сто и больше лет после нас, когда исчезнут потемки
полярной ночи, растает лед на Северном полюсе, вырастут
пальмы у ныне холодных скал. Люди будут жить легче, проще,
красивей и, очевидно, интересней нас. Но любить они будут
так же, как и мы, и страдания, приносимые любовью, вряд ли
будут отличаться от наших. И под пальмами далекого
Заполярья среди счастливых влюбленных пар будут тосковать
и грустить одиночки, ищущие свою судьбу.
В этот вечер дома меня ждал сюрприз - письмо от
Ирины. Сердце забилось, свело дыхание. Я читал обратный
адрес на конверте и боялся его распечатывать.
Иринка...
Включил свет и стоя, не снимая шинели и шапки, начал
читать.
Письмо было длинное, взволнованное. Я прочитал его
сразу, одним дыханием, быстро-быстро. Затем начал снова,
медленно, останавливаясь после каждого предложения. Но из
всего длинного горячего письма я схватил лишь одно: Ирина
возвращается в Оленцы!
Хотелось сказать об этом всем-всем, всему баренцеву
побережью: Иринушка едет!.. Вы слышите, холодные волны и
голые скалы! Слышите, Лида и Захар, Сигеев, Новоселищев,
лейтенант Кузовкин! Дочь адмирала Пряхина едет работать
туда, где воевал и служил ее покойный отец, замечательный
русский человек, настоящий советский моряк.
Я спрятал письмо в карман кителя у самого сердца и
вышел на улицу. Было темно и ветрено. Холодом дышал
Северный полюс. Где-то недалеко в океане шел снег. Я не
сразу решил, в какую сторону идти. И по привычке направился
по проторенной тропинке к причалу, где стояли наши корабли.
Огоньки на мачтах тускло мигали, раскачиваемые ветром.
Отражение их плавилось и разливалось в темной и густой, как
деготь, бухте.
Я постоял немного и вдруг вспомнил, что именно здесь
любил стоять адмирал Пряхин. Отсюда вверх начиналась
Пряхинская улица. И я медленно пошел по ней, слабо
освещенной, как, впрочем, и большинство улиц, а вернее,
улочек Завирухи. Прошел мимо столовой, миновал
парикмахерскую. Света в окнах не было. И вот передо мной
деревянный домик, в двух окнах не очень яркий свет.
Почта. Я остановился в раздумье, чувствуя у груди своей
Иринкино письмо. Почта уже закрыта, но телеграф работает,
это я знал. Подошел к окошку, попросил телеграфный бланк.
Написал коротко: "Телеграфируй отъезд. Жду". Потом подумал
и добавил: "Очень жду. Твой Андрей".
Девушка за окошком, молоденькая, светловолосая, с
веснушками на носу, быстро оформила телеграмму и, подавая
квитанцию, посмотрела на меня такими понимающими
глазами, что я не утерпел и сказал ей:
- Она приедет. Это дочь адмирала Пряхина.
И девушка подтвердила:
- Обязательно приедет.
"Она приедет, она приедет!.." - стучало сердце, и
пьянящая горячая влага разливалась по всему телу, туманила
мысли.
Завируха спала, погруженная в холодный полумрак.
Светлячками мерцали редкие уличные фонари. Я шел
Пряхинской улицей и думал о том, как здесь, в далекой, но
ставшей мне родной Завирухе, сбежались наши тропинки, а
может, и широкие пути-дороги, хоть и поздно, после долгих,
мучительных и совсем ненужных блужданий. Душа моя,
переполненная счастьем, пела, а в памяти друг за другом
всплывали образы людей, мимо которых пробегали наши
дороги: Марина, за которую я был искренне рад, и
библиотекарша, смотревшая на меня сегодня с маленьким
злорадством и тайной надеждой, Марат и Дубавин, вспоминать
о которых не хотелось, и славные, чистые душой оленецкие
друзья Ирины - Захар и Лида, Кузовкин и Новоселищев. И
наконец, Игнат Сигеев. О последнем думалось почему-то
больше всех. Было жаль его, человека цельного и красивого.
Понял я, как трудно будет такому найти в жизни сердце,
которое откликнется на его зов, и нелегко ему будет забыть
Ирину, которую он любил.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ДРУГ
Глава первая
ГОВОРИТ АНДРЕЙ
Я наивно думал: сядем в поезд - и все уладится, на душе
установится покой и равновесие, мысли уложатся в порядок:
старые, до боли гнетущие, останутся на перроне вокзала,
брошенные мною навсегда, а на смену им придут новые и
осветят мне дорогу в завтра. Но такое, оказывается, просто
невозможно. Прошлого нельзя вырвать из сердца, зачеркнуть
в памяти. Оно, как шрамы от глубоких ран, - навсегда.
Мы ехали ко мне на родину, к матери моей, на мою
Брянщину. По пути решили остановиться на несколько дней в
Москве. А потом... потом в Ленинград, к теще, где нас ждала
отдельная квартира, где можно найти подходящую работу. Для
начала хотя бы для Ирины. Она врач, с ее специальностью
устроиться легко, особенно в большом городе. Я о своей
будущей работе пока еще не думал. Я был растерян.
Ирина предложила ехать прямо в Ленинград, сначала
определиться, а потом уж можно и в деревню наведаться. Я не
соглашался.
- Если тебе не хочется ехать в деревню, езжай прямо в
Ленинград. А мы с Катюшей навестим мою мать. Ты хочешь к
бабушке Тоне? - спросил я Катюшу.
- Хочу. Только с тобой и с мамой.
- А к бабушке Поле хочешь? - спросила Ирина.
- Тоже хочу. Только вместе с вами.
- Ну тогда поедем к бабушке Поле, - сказала Ирина.
У бабушки Поли, в моей родной деревне, Катюша была
всего один раз три года назад, совсем еще маленькая,
двухлетняя, и теперь она не помнит ни бабушку, ни деревню,
хотя все время говорит, как она будет там кормить цыпляток и
собирать на грядках клубнику.
Катюша спит с Ириной на нижней полке. Уже далеко за
полночь. Через три часа - Москва. А я не могу уснуть и уж,
наверно, до самой столицы не сомкну глаз. Мне никак не
удается избавиться от тягостных дум. Я не нахожу верного
ответа на самый главный вопрос своей совести и сердца: как
могло случиться, что я, посвятивший всю свою жизнь Военно-
Морскому Флоту, командир дивизиона противолодочных
кораблей, старший офицер, которому нет и сорока, который,
можно сказать, в расцвете сил, уволен в запас?
В длинном коридоре купейного вагона в этот ночной час
пусто. Поезд долго идет без остановок, и это не мешает мне
думать. Я смотрю в черное окно и много курю. Раньше я не
курил. Ирину это беспокоит:
- Очень вредно начинать курить в твоем возрасте.
Я молчу. Я знаю, что начал курить не всерьез. Это
пройдет. Придет время - все утрясется. А сейчас - я думаю.
Вернее, вспоминаю и анализирую. На флоте мне везло:
служба моя на кораблях шла исправно, начальство меня
ставило в пример. Как-то командир базы намекнул не без
сожаления, что меня собираются перевести в штаб флота.
Правда, со мной еще никто не говорил, но эта новость
нисколько не обрадовала: я не хотел уходить на берег, пусть
даже с повышением.
Однажды в наши края пожаловал заместитель министра.
Не военный - гражданский. Событие не такое уж
знаменательное. Министров в нашем государстве много, и у
каждого есть замы, и они часто разъезжают по своим
"епархиям". Этот зам особенно слыл непоседой. И разъезжать
он любил в сопровождении своего зятя - редактора
малоизвестного ведомственного журнала "Новости" Марата
Инофатьева. Я знал о карьере Марата: на флоте об этом