Страница 46 из 135
Голос у него по телефону показался очень сухим, холодным. Я
сказала, что говорит дочь адмирала Пряхина, что я работаю
врачом в Оленцах и что нам срочно требуется хирург. -
Помогите!
Он ответил не сразу:
- Подумаем.
- Нет, вы обещайте, умоляю вас...
- Постараемся, примем меры, - коротко ответил человек,
которого я никогда не видела. И добавил: - Мы вам сообщим.
Как вам звонить?
Я сказала.
Через полчаса я получила телефонограмму: "Врач-хирург
на корабле вышел в Оленцы".
Военный врач прибыл на миноносце вовремя. Это был
не просто хирург. Это был Шустов, наш Вася Шустов,
институтский Пирогов, как звали его в Ленинграде. Он сделал
операцию очень удачно. Миноносец, на котором он прибыл,
ушел дальше, в Североморск. Вася задержался в Оленцах до
новой оказии. Мы сидели с ним у меня дома, пили чай и
вспоминали Ленинград.
Ах, какой это человек Вася Шустов!.. Он ни на кого не
похож, его не с кем сравнить. Тихий, даже как будто
застенчивый, он в то же время какой-то твердый, уверенный в
себе и бойкий. У него умные, внимательные глаза, которые он
слегка щурит, когда смотрит на вас, глаза, выдающие
постоянную глубокую и напряженную мысль. По праву
институтских товарищей мы сразу -с ним были на "ты", и это
создало между нами атмосферу дружеского доверия и
теплоты. Я спросила, доволен ли он своей работой и вообще
судьбой. Он ответил:
- Доволен вполне. У меня есть любимое дело. Я им
занимаюсь. Ну а что касается Севера, я к нему тоже привык.
Человек ко всему привыкает. Я не могу сказать, что полюбил
этот край. И не верю, кто пытается утверждать свою любовь к
Заполярью. Чепуха. Громкие фразы. Хотя иногда произносят
их вполне искренне. Человек любит свое дело, а не эти
холодные серые скалы, не проклятую ночь, не вьюгу. Человек
дело любит, а думает, что край, природу. Природу здешнюю
любить не за что. Она вся против человека... Впрочем,
справедливости ради надо признать, что природа здесь
вызывает на философские размышления, будит мозг. Когда в
глубоких ущельях здесь нахожу папоротники и акацию, то
невольно представляю ту жизнь, которая была здесь, когда
водились мамонты и прочие вымершие существа, когда росли
субтропические растения и море было теплым. Может, вот эти
папоротники достигали гигантских размеров. И мне кажется,
что было это совсем недавно. Тогда рождается масса
интересных вопросов, загадок. Например, почему все-таки
сюда пришел холод? Как ты думаешь?
- Как я думаю? Признаюсь - никак. Просто не думала. А
вот природа здешняя действительно возбуждает какие-то
мысли. Скалистая тундра мне кажется морем, только
застывшим, и скалы, убегающие за горизонт, кажутся волнами,
внезапно остановившимися и окаменевшими. Здесь всему
удивляешься. И папоротнику, и акации, и рябине, и даже
березовой рощице, похожей на яблоневый сад. А вот почему
здесь стало холодно, а раньше было тепло, я действительно
как-то не думала. А в самом деле, почему так?
- Да ведь пока что всё гипотезы. Их легко придумывать.
Я и сам могу их сочинять. Представь себе, что когда-то земля
наша находилась ближе к солнцу. Или, может быть, где-то в
нашей Галактике существовало другое солнце - раскаленная
планета. А затем погасло. Два солнца - это роскошно, правда?
Светят себе попеременно. А то и оба сразу. Никакой тебе ночи:
ни полярной, ни даже простой. Оттого и растительность такая
буйная, сочная. Ты подумай, правда ведь любопытно?
- Сколько загадок в природе! - отозвалась я.
- Многие будут разгаданы, как только человек вырвется в
космос и достигнет других планет, - мечтательно и уверенно
ответил Шустов. Затем с той же убежденностью продолжал: -
Но самая трудная загадка - сам человек. Его нелегко
разгадать. Не так просто проникнуть в тайны мозга. И вот что я
скажу тебе, Ирина, профессия наша особая, чрезвычайно
важная, я бы сказал, в будущем обществе она станет
первостепенной. И не потому, что она моя, что я ее люблю.
Нет. Надо быть объективным. Что самое главное для
человека? Поэзия? Музыка? Крыша над головой, сытый
желудок? Нет - здоровье, жизнь. Мертвый человек не человек,
это труп. Больной человек тоже полчеловека. Больной
миллионер отдаст все свои миллионы, дворцы, лимузины и
яхты, все - за здоровье, за десяток лет продленной жизни. И
ни один бедняк не согласится болеть ни за какие богатства,
если он может все-таки как-то существовать. Сегодня мы
мечтаем о продолжительности человеческой жизни в сто
пятьдесят - двести лет. А кто сказал, что это предел?
Внезапно он умолк. Лицо его стало бледным, глаза
суровые и холодные. Я спросила:
- Доживем ли мы с тобой сами до ста пятидесяти лет?
Он посмотрел на меня снисходительно, улыбнулся
одними губами, ответил, как отвечают ребенку:
- Во всяком случае, хочется думать, что доживем...
Глава восьмая
Записки Ирины оборвались внезапно.
В иллюминатор било молодое, только что проснувшееся
солнце. Дрожащий тонко-волокнистый луч его был похож на
золотую мелодию и звенел в ушах, во всем моем теле
неумолчным переливчатым напевом, напоминающим и музыку
высокого соснового бора и пчелиный звон в июньском лугу.
Пела душа свою неподвластную мне песню, пела сама,
независимо от моего желания.
Я сел за стол и стал писать письмо. Я впервые в жизни
писал любимой женщине. И вот удивительно - самым трудным
было начало. Я не знал, какими должны быть первые слова. А
ведь от них зависели и другие, последующие. "Любезная Ирен"
- называл ее Дубавин, и это ей не нравилось. "Арина" - просто,
по-крестьянски звали ее Захар и Лида. Это ей, очевидно,
нравилось.
А я не находил первых слов. Тогда, оставив на столе
чистый лист бумаги, я сошел на берег. Меня потянуло пройтись
по Оленцам. Поселок показался мне теперь совсем иным: те
же дома, что и вчера, тот же залив, те же люди. Но теперь все
это было каким-то близким, родным мне. На причале я
встретил Сигеева среди рыбаков и сам узнал и Новоселищева,
и Захара, и даже старика Агафонова. И это меня больше всего
поражало - сам узнал! Попадись мне на глаза лейтенант
Кузовкин или Дубавин - определенно я узнал бы их: так сильно
врезались они в мою память по запискам Ирины. Мне
казалось, что и я жил в Оленцах долго-долго и сотни раз
встречался с этими людьми.
Об этом я и написал Ирине, примерно через час
возвратясь на корабль. Писал ей об Оленцах и о людях,
живущих здесь, о подберезовиках и закрытой больнице. Писал
и чувствовал, как во мне растет вера в то, что Ирина
обязательно вернется на Север.
В Завирухе я каждый день ждал письма из Ленинграда.
Прошла неделя, а инеем мне вообще не было. С Мариной мы
давно не виделись: не было особого желания - я чувствовал,
как постепенно уходит она от меня. И не было жалко. Теперь
все чаще думалось об Ирине.
Как-то зашел ко мне в дивизион Юрий Струнов - он
остался на Сверхсрочной и теперь плавал на том самом "Пок-
5", на котором когда-то плавал Игнат Сигеев.
- А у меня для вас письмецо есть, Андрей Платонович, -
сообщил он, интригующе улыбаясь.
Сердце у меня екнуло: наконец-то! Я даже не
сомневался, что письмо это от Иринушки, потому что ждал
только от нее.
Беру конверт, не читая адреса, вскрываю. И вот первые
слова:"Здравствуйте, Андрей Платонович!"
На "вы" и по имени-отчеству?.. Это заставило меня
посмотреть последнюю страницу. И вот вижу: "С целинным