Страница 35 из 135
подумала: какой нахал. Противно, грубо. Увидел смазливую
одинокую женщину и решил приволокнуться. Да еще как -
сразу быка за рога, без всяких там увертюр. Начальство, мол.
Вызвал, приказал.
- Вот-вот, вы не привыкли. А мы запросто, мы люди
обыкновенные, серые, - произнес он, и, как мне показалось,
еще с упреком.
Хамье эти мужчины. Но почему они так плохо думают о
женщинах? Разве я дала ему хоть какой-нибудь повод? В нем
скот заговорил, а тоже оправдание придумал - "душа болит".
Кажется, мое любопытство кончилось, на смену ему пришло
возмущение. Но... ненадолго. Новоселищев поднялся и, глядя
в пол, заходил по комнате взад-вперед. Я спокойно наблюдала
за ним; ничего, кроме неприязни, я не испытывала к этому
человеку. Вдруг он резко повернулся и посмотрел на меня в
упор тяжелым взглядом: в глазах светилась и тихая затаенная
тоска, и неловкость рядом с чем-то невысказанным, и
укоризна, и еще бог знает что.
- У вас когда-нибудь болела душа, Ирина Дмитриевна?
Между прочим, он впервые назвал меня по имени и
отчеству. Я хотела было сказать: "Такая болезнь медицине
неведома", - но сейчас эти слова мне казались неуместны. Его
взгляд, такой правдивый, искренний, что-то всколыхнул и
перевернул во мне. Почему мы торопимся с выводами,
особенно когда решаем подумать о человеке плохо? Легче
всего унизить человека и таким образом доказать хотя бы
самой себе свое собственное превосходство. Наверно, в
каждом из нас сидит это самовлюбленное бесценное "я". "Я
выше вас, я лучше, я умней". Почему-то именно в эту минуту
мне вспомнились советы Максима Горького искать в человеке,
видеть в нем всегда хорошее. И я вместо возмущения сказала
ему довольно дружелюбно:
- Сядьте, Михаил Петрович, и расскажите, что с вами
происходит?
- Хорошо, только давайте выпьем сначала.
- Почему вы так много пьете?
- Вы первый человек, который спрашивает меня об этом
вот так прямо, - сообщил он и, кажется, рад был моему
вопросу. - А другие так: осуждают, пьет, мол, Новоселищев. А
почему пьет? Давно ли пьет? Что с человеком? Никто не
поинтересовался, как живет председатель. Все идут с
жалобами, с просьбами. К кому? К председателю. А мне к кому
пойти? - Он остановился у стола и налил себе водки, но
немного. Поднял стакан и продолжал, глядя мне прямо в глаза:
- Знаете, Ирина Дмитриевна, с тех пор как ушла от меня жена,
этот порог не переступала женская нога. А ведь мне и сорока
еще нет. . Ваше здоровье, Ирина Дмитриевна.
Ему вовсе не хотелось пить, и он почти насиловал себя.
Я остановила его:
- Не пейте, Михаил Петрович, не надо. Я прошу вас.
- Как врач?
- Нет, просто как женщина.
- Я за ваше здоровье пью, Ирина Дмитриевна.
- Не надо. Ну хотите, я сама выпью за вас? А вы не
пейте, воздержитесь.
- Буду рад. - Он поставил свой стакан и отодвинул затем
далеко в сторону. - До дна, только до дна, не оставляйте зла в
моем доме.
Выпив шампанское, я попросила его рассказать, "отчего
болит душа". Он, как тогда у себя в кабинете, положил на мою
руку свою тяжелую и крепкую ладонь, точно прихлопнул ею
птичку, и сказал дрогнувшим голосом:
- У вас честные глаза, Ирина Дмитриевна. Такая
красивая, молодая. Зачем вы здесь остались? Вам бы на юге,
по курортам загорать.
- Спасибо, я там достаточно назагоралась.
- У меня жена - бывшая жена - всё деньги копила, чтобы
уехать отсюда на юг. И уехала. Сначала в Мурманск, так
сказать, ближе к цивилизации, а теперь где-то на Черном море
обосновалась.
- А вы что ж не поехали? - спросила я осторожно.
- А мне зачем юг? Мне и здесь хорошо. Я всю войну на
Северном флоте провел. Дважды тонул - и, вот видите, живой.
Потом колхоз на ноги поднимали. На моих глазах хозяйство
росло. Были и радости и надежды. В сорок шестом Оленцы
совсем не так выглядели - полтора десятка хибар да институт
никому не нужный. Это уже потом расширялись, постепенно,
по две-три семьи в год прибавлялось. Демобилизованные
моряки оседали вроде меня. Только в позапрошлом году сразу
полсела новоселов приехали осваивать заполярную целину.
Колхоз получился подходящий, дали новые суда. А рыбы нет.
Планы не выполняем. Вот и получается ерунда. Целинники к
нам приехали, а осваивать нечего. Кончается здесь рыба.
- А почему кончается? - поинтересовалась я.
- Никто об этом ничего толком не знает.
- А институт? Они ж изучают, они должны вам помочь.
- Ах, этот институт! Я как-то спросил директора - доктор
наук, профессор, шишка! - почему нет сельди у наших
берегов? Планктонов, говорит, нет. Это живность такая,
которой селедка питается. А куда они девались, эти планктоны,
спрашиваю. Эмигрировали, говорит. А нам-то от этого не легче.
Институту что: поймали пяток каких-то редких рыбешек,
бассейн для них соорудили, изучают. За три года три рыбешки
подохли, две еще живут. А подсчитайте, во что государству
обошлись эти золотые рыбки: в институте один доктор, три
кандидата, пять научных сотрудников без степеней да разных
лаборанток с десяток наберется. И все получают полярный
оклад. У них два первоклассных судна - государство дало. Вы
думаете, используют? Черта с два. Раза четыре в году выйдут
за две мили от берега, поболтаются часа по три - и снова в
бухту. Не знаю, какая польза государству от этого института, а
нам, колхозу, никакой. Вы закусывайте, Ирина Дмитриевна.
Семга получилась неважная - пересолили. А грибки хороши. У
нас здесь грибов косой коси. Для оленей благодать. Они
страсть любят грибы. В грибной сезон оленеводам горе,
потому что разбредется стадо по всей тундре за грибами, и нет
никакого удержу. Вы пробуйте, пробуйте - подберезовики, сам
собирал. Отборные, молоденькие, высший сорт. Может, еще
налить вам кваску? Шампанское - это же квас, газированный
виноградный сок. Выпейте без меня. А я, пожалуй, воздержусь,
послушаюсь вашего совета.
И, несмотря на мои протесты, он налил мне полстакана
шампанского. Я сказала:
- Тогда уж я себе налейте газированного сока. Или
нехорошо мешать?
- Предрассудки, Ирина Дмитриевна. Ерш бывает только
от водки с пивом. А вино с водкой в реакцию не вступает,
каждое, значит, самостоятельно действует.
Больше он уже не говорил ни о моих глазах, ни о своей
душе. Неожиданно он стал трезветь и все больше уводил
разговор в сторону колхозных дел. Ругал научно-
исследовательский институт и особенно заместителя
директора, кандидата наук Дубавина, которого он, должно
быть, ненавидел по каким-то личным мотивам и называл
почему-то Зубавиным.
- Вы его остерегайтесь, Ирина Дмитриевна, опасный для
вашего пола человек. Он умеет зубы заговаривать. Матерый
донжуан. Я видел, какими глазами он на вас однажды в кино
смотрел, и все понял: мимо вас он не пройдет. Я его знаю.
Только не подумайте, что я на него зол за критику. Плевал я на
его критику. Он тут на одном собрании разошелся - разносил
меня: дескать, отстал, не видит перспективы, размах не тот и
воз мне оказался не по плечу. Что ж, может, и так, может, я и
устал и отстал. Сколько лет везу этот воз, не жалуюсь. Пусть
пришлют на мое место другого. Я уже говорил секретарю
райкома. Не шлют. Нет людей. А взяли б да самого Зубавина
поставили - пусть попробует поднимет колхоз: у него и размах и
ученая степень. Не пойдет, в жизнь не пойдет. Потому что
ухаживать за двумя рыбешками в бассейне куда легче, чем