Страница 134 из 135
окончательные итоги расследования дела Наума Гольцера,
которому предъявлено обвинение в преднамеренном убийстве
двух человек, в чем сам убийца сознался и что подтверждено
неопровержимыми материалами. Комиссар высказал свое
удовлетворение работой Струнова и Ясенева.
- Молодцы ваши морячки, - сказал он с довольной
улыбкой. - Не роняют чести Военно-Морского Флота.
- Я считаю, Владимир Сергеевич, Ясенев заслуживает
досрочного присвоения очередного звания - майора милиции, -
предложил полковник. - Умный, деловой офицер. На него
можно положиться.
- Готовь представление, - благословил комиссар и не то
с грустью, не то отвечая каким-то своим давнишним мыслям
добавил: - Умных, толковых работников надо ценить, на них
надо опираться.
Затем комиссар поднялся из-за стола, открыл
несгораемый шкаф и достал оттуда пачку иностранных газет с
переводами некоторых статей. Положил газеты на большой
стол, приставленный к письменному, развернул пухлые
страницы, указал на обведенные красным карандашом статьи
и сообщения и подмигнул усталыми хитроватыми глазами:
- Западная печать - о Науме Гольцере. Целый тарарам
подняли. Вот, смотри, заголовок: "Репрессии против
инакомыслящей интеллигенции". Сообщается об аресте по
политическим мотивам писателя Гольцера.
- А он разве писатель? - сорвалось у полковника.
- Они могут назвать его кем угодно: писателем, гением,
академиком. Слушай, как начинается первая строка: "В СССР
арестован известный писатель-прогрессивист Наум Гольцер...
Передовая советская общественность обеспокоена...
Творческая интеллигенция протестует". Видал, какие
формулировочки! Врут и не краснеют. И вот другая газета:
"Возврат к сталинским временам". Тоже в связи с арестом
Гольцера. Или еще заголовочек: "Похолодание". О нем, о
Гольцере. Но самое сногсшибательное - статья Дэйви.
Озаглавлена одним словом: "Протестую!" Послушай, что
пишет этот аферист. Садиста-людоеда выдает за ангела, за
великомученика. Черт знает какой цинизм! "Я перевел на
английский его талантливую пьесу "Хочу быть порядочным".
Наум должен был приехать в нашу страну, чтобы встретиться
здесь с известным режиссером Ляндресом. Советские власти
ему отказали в визе. И после этого в Москве смеют говорить о
свободе, о развитии культурных связей... Наума Гольцера
упрятали за решетку, этого скромного, обаятельного человека,
типичного представителя новой советской интеллигенции..." Ты
обрати внимание: ни одним словом не обмолвился, за какие
все-таки грехи посадили Гольцера. Зато, по их мнению, он -
"типичный представитель".
- Владимир Сергеевич, - заговорил полковник, после того
как Тихонов убрал газеты в шкаф. - Это же неслыханный
бандитизм, цинизм, ложь. Надо протестовать.
- Протестовать? Против чего? Где вы видели буржуазную
прессу без лжи? Такой не бывает в природе.
- А что, если собрать пресс-конференцию иностранных и
советских журналистов у нас в управлении? Рассказать правду,
- предложил полковник, возмущенный и потрясенный тем, что
показал ему комиссар.
- Все равно эту правду не узнает западный читатель, -
охладил его пыл комиссар. - Печать-то там в руках того же
Дэйви и его хозяев. Нет, дорогой, все это не так просто. Насчет
пресс-конференции надо подумать, но я не очень верю в ее
коэффициент полезного действия. Между прочим, ты слышал
новость? Фенина ушли на пенсию.
- Наконец-то! - обрадованно воскликнул полковник. До
самого Никифора Митрофановича начальнику МУРа не было
дела, а вот зять с его постыдной развязностью и
авантюризмом доставлял немало хлопот. Потому он и
спросил, не скрывая своего восторга: - А зять?.. Зять тоже
уйдет из "Новостей"?
Комиссар почесал затылок и ничего не ответил...
Алексей Макарыч Шустов вышел из редакции журнала
"Новости" с облегчением в душе: разговор с новым
редактором, недавно сменившим Марата Инофатьева,
успокоил его. Новый редактор показался Алексею Макарычу
человеком деловым, порядочным и по-настоящему партийным.
Это радовало. Шел он в редакцию с яростным негодованием,
обрушил на редактора водопад гнева и возмущения. Тот
терпеливо и с выражением полного понимания на усталом
лице выслушал его, а когда Алексей Макарыч кончил говорить
и энергичным жестом положил на стол письмо в редакцию,
подписанное сорока шестью пенсионерами, сказал мягко, с
вежливым сочувствием:
- Все правильно, Алексей Макарыч, возмущение ваше
справедливо. Стихи Борисовского не следовало печатать.
Плохие стихи.
- Вредные, клеветнические, - резко вставил Шустов.
- Да, в них есть дурной запах, - закивал головой в знак
согласия редактор.
Речь шла о стихотворении некоего Борисовского. В
развязном тоне он издевался над пенсионерами, которые
вместо того чтобы поспешить на тот свет, лезут в
общественные дела, пытаются учить молодежь "каким-то
традициям". Стихотворение это вызвало поток писем
возмущенных читателей, главным образом пенсионеров,
которые все силы свои отдали честному, добросовестному
служению Отечеству.
- Так зачем же вы печатали, коль сами соглашаетесь, что
это не поэзия, а мерзость? - спросил Шустов.
Редактор горестно улыбнулся:
- Я в это время находился в заграничной командировке,
а мой заместитель товарищ Кашеваров не разобрался в
нехорошем подтексте стихотворения, польстился на несколько
необычную, новаторскую форму и дал выход в свет.
- М-да, форма прельстила. А в содержание не вникал, -
с иронией произнес Шустов и заключил неожиданно: -
Выходит, формалист ваш заместитель?
Редактор развел руками и добродушно заулыбался.
Впрочем, тотчас же сделав серьезное лицо, сообщил, что
редколлегия приняла решение в очередном номере
напечатать извинение перед читателями...
Алексей Макарыч шел по знакомому бульвару домой. Он
любил этот по-домашнему уютный уголок с его зеленым
туннелем над головой из сцепившихся крон уже немолодых
деревьев, с терпким запахом цветов, с двумя рядами скамеек,
на которых покойно коротала остаток лет своих задумчиво-
тихая, иногда справедливо ворчливая седовласая старость.
Кончилось бурное, хлопотное и не очень приятное для Алексея
Макарыча и его сына лето, на аллеи бульвара сентябрь
бросил первый лист. Начало осени принесло Алексею
Макарычу душевный покой и добрую надежду: позавчера
Василия Алексеевича пригласили работать в военный
госпиталь, и он, к большой радости отца, согласился. Генерал
считал, что с переходом в военный госпиталь Василий снова
сможет заняться экспериментами, которые сулят людям
великие блага.
Так шел со своими добрыми думами генерал в отставке
Алексей Макарыч Шустов вниз по бульвару в сторону
Никитских ворот. А от памятника Тимирязеву ему навстречу, по
той же аллее, утиной раскачкой двигалась одинокая надутая
фигура отставного замминистра Никифора Митрофановича
Фенина.
Никифор Митрофанович, еще не привыкший к своей
новой роли пенсионера, не поворачивая вздернутой кверху
головы, как беспокойный конь, косил глазами направо-налево,
ожидая, что сидящие по сторонам старики и старушки будут с
восторженным благоговением пялить на него умиленные
взоры, приговаривая: "Смотрите, это ж Никифор
Митрофанович!.. Боже... Сам Фенин!.. Но, к его огорчению,
никто на него не обращал внимания: пенсионеры говорили о
погоде, о войне во Вьетнаме, о том, что майский мед из