Страница 133 из 135
догадаться, что сюрприз и есть Марат, которого ты так
жаждешь видеть. Мое дело доставить тебя к нему в целости и
сохранности, а там делай с ним, что хочешь.
Податливость, любезность и сговорчивость, так не
присущие Гольцеру в обращении с Соней в прежние времена,
не насторожили девушку. Она поверила Науму и успокоилась.
Соня действительно говорила Игорю Иванову, что убьет
двух негодяев, изуродовавших ее жизнь. Она имела в виду
Марата и Наума. Но у нее не было никакого плана на этот счет,
и она не знала, как исполнит свой замысел. Видно, решение
это еще не созрело окончательно в ее затуманенной,
взбаламученной и плохо соображавшей голове. Марата она
хотела видеть, чтобы швырнуть ему в лицо те гневные,
обличительные слова, которые она высказала Науму. Полная
дерзкой решимости, она вошла в дом Гольцера. Быстро, не
задерживаясь, широкими шагами миновала террасу, заглянула
в гостиную и кабинет. Остановилась разъяренная, почуяв
обман:
- Где он?! - И опять эти безумные глаза впились в
холеной лицо Гольцера.
- Там. - Наум заговорщически кивнул наверх, в спальню,
и первым стал неторопливо подниматься по лестнице,
загораживая ей путь, не пропуская ее впереди себя. Сказал
вполголоса: - Я должен его предупредить.
Она вошла в спальню следом за ним. И захохотала все
тем же пугающим хохотом, визгливо выкрикивая:
- Лжец! Лжец!.. Я знала - ты лжец!
Вдруг зарыдала и опустилась на широченную квадратную
кровать, застланную голубым покрывалом, уткнулась лицом в
подушку. Наум воспылал желанием: зверь и скот в нем жили
рядом. Опустился на постель и, засопев по-бычьи, дотронулся
руками до ее вздрагивающих худеньких плеч. Она, точно
пронзенная электрическим током, резко, сжатой пружиной
метнулась к стенке, потом разжалась и сильно толкнула его
ногами в грудь, закричав истерично:
- Не смей меня трогать! Не прикасайся ко мне!..
Тогда он схватил лежащее в тумбочке возле постели уже
однажды испытанное им оружие - острое длинное шило - и
вонзил его ей в грудь. Она не вскрикнула - удар пришелся
прямо в сердце, смерть наступила мгновенно.
Соня лежала бледная, с растрепанными волосами и
смотрела на него застывшими в ужасе безумными глазами. Он
невольно запомнил эти глаза - такое запоминается помимо
желания.
А потом... Потом началось самое страшное,
отвратительное и мерзкое до такой степени, что даже самому
Науму Гольцеру, садисту-выродку, не хотелось об этом
вспоминать...
Потеряв сон, он, как медведь-шатун, метался по камере,
направляя свой изворотливый ум на одно: как выйти из этой
истории сухим, избежать возмездия? Один из самых надежных
вариантов - уехать за границу и там остаться - отпадал. Нужно
было хорошо продумать, как вести себя на допросе.
Отпираться, пожалуй, бессмысленно: в руках уголовного
розыска есть факты, от которых не отмахнешься и не
увильнешь в сторону. Кровь на ковре и на кровати... Откуда
они знают о наркотике, который он дал Соне?.. А Дина, подлая
тварь, предала! Ну погоди ж... Он ведь тоже кое-что может
выболтать: как подписывала рецепты фамилией Шустова,
чтобы попутно скомпрометировать этого сумасбродного врача,
как навела его на засаду в темном дворе и он лишился
партбилета. Нет-нет. Этого он не скажет. Нужно оборвать нить.
И постараться выжить, уцелеть. А там - амнистия, ходатайство
друзей. Главное - уцелеть.
В одиннадцать часов его доставили в знакомый кабинет
полковника на допрос. "Наконец-то!" - вздохнул он, но это не
был вздох облегчения - просто кончилось неизвестное и
начиналось главное, основное. Как вести себя - он еще не
решил окончательно.
В кабинете снова все те же трое. И сидят на тех же
местах. Только возле приставного столика нет того стула, на
котором в прошлый раз сидел он, Наум Гольцер, - теперь этот
стул стоят посредине кабинета. Суровы лица его противников.
В их глазах он читает презрение к себе. Ясно - у них
достаточно улик, доказывающих, что Соню Суровцеву убил он.
Надо признаваться сразу. Да, убил. Убил в процессе
самообороны, защищая свою жизнь. Она, обезумевшая,
потерявшая рассудок, хотела убить его. Она пришла к нему с
бритвой, заранее задумав это убийство. Он был потрясен,
увидав у своего горла лезвие опасной бритвы, он успел
вовремя схватить ее за руку и обезоружить. Дальше он не
помнит, как все произошло. Он ударил ее подвернувшимся под
руку шилом. Он совсем не хотел ее убивать и был ошеломлен,
увидав ее мертвой. Он испугался и из страха, в состоянии
крайнего нервного потрясения, начал заметать следы:
расчленил труп, на машине отвез в Москву и разбросал в
разных районах города. В состоянии крайнего нервного
потрясения - это главное. В этом нужно убедить и следствие и
суд. И тогда жизнь его спасена. Кажется, все продумал,
приготовился отвечать на вопросы.
Полковник нажал кнопку звонка, вошла секретарша.
- Врач здесь? - Секретарша кивнула. - Пусть войдет.
"Врач? Это зачем еще?" - тревожно подумал Гольцер,
глядя с беспокойным любопытством на высокого человека в
белом халате с чемоданчиком в руке. Врач не спеша раскрыл
свой чемоданчик, лязгнул инструментами, подошел к Гольцеру
и смоченной в спирту ваткой вытер его палец. Безымянный.
Обычная процедура, когда берут кровь на анализ. Но почему
так побледнел Наум Гольцер? Почему закружилась голова и
вдруг ощутилась слабость во всем теле и в пальцах появилась
нервная дрожь?
- У вашей матери какая была кровь?
Это спрашивает полковник. Слова его, как тяжелые
камни, застревают в мозгу и давят: "кровь матери".
- Вспомните, - говорит полковник и смотрит в лицо Науму
всевидящими глазами.
- Вспомните, - повторяет врач и берет палец Наума,
чтобы взять кровь.
Гольцер вздрагивает еще до того, как игла касается его
пальца, и с силой выдергивает свою руку.
- Что с вами? Вы боитесь крови? - спокойно спрашивает
врач, и Науму слышится злая издевка в его словах.
- Не надо... - через силу, с дрожью в голосе говорит Наум
и затем упавшим до шепота голосом повторяет: - Не надо... Я
все расскажу. . Я убил мать... Мою мать...
Это признание было неожиданным не только для
сотрудников уголовного розыска, но и для самого Гольцера. Но
никто из присутствующих в кабинете не выразил своего
изумления. Все сделали вид, что Гольцер сообщил уже хорошо
им известное.
- Шилом в сердце? - полковник нацелился в Гольцера
прищуренным глазом.
- Да, - выдавил Наум.
- И Соню Суровцеву тоже шилом в сердце? - с
нарастающим напором спросил Струнов.
- Да, - мотнул отяжелевшей головой Наум.
- Рассказывайте все по порядку, - прозвучал строгий,
начальнический голос полковника.
- О матери? - Гольцер поднял на полковника холодный
отсутствующий взгляд.
- Сначала о Суровцевой. Потом о матери, - сказал
полковник,
- Но ведь мать раньше. Я хочу по порядку, - со странным
упорством предложил Гольцер.
- Ничего, начнем в обратном порядке. Начнем с конца, -
с твердой настойчивостью приказал полковник.
- Да, это конец, - беззвучно прошептал Гольцер и, как
усталая, истощенная кляча, уронил бессильно голову. В его
мозгу отдалось, как эхо: конец, конец, конец... И тогда, должно
быть осознав подлинный смысл этого слова, он звонко
вскричал: - Нет! Нет-нет! Я не убивал, никого не убивал - ни
матери, ни отца! Это неправда!
И, закрыв лицо ладонями, заплакал...
Через два дня полковник доложил комиссару Тихонову