Страница 116 из 135
пятой лезет целоваться. После шестой он сделает любую
подлость, если только будет уверен, что ему за эту подлость
поднесут седьмую рюмку. Величайший оригинал. Его надо
поручить Науму.
Однако Гольцер не приходил. Марат после ухода
Кашеварова наказал секретарше никого к себе не пускать,
кроме Наума, который нужен был ему не только в связи с
письмом Ларионова. Завтра Дэйви собирался ехать в
Новосибирск, Гольцер должен сопровождать его в качестве
представителя журнала "Новости", и Марату хотелось еще раз
проинструктировать Наума. Он опасался, что история,
наподобие сегодняшней в клинике, может повториться, и
поэтому нужно было предупредить Наума, дать указание, как
поступать.
Марат читал верстку очередного номера и думал о Еве, с
которой сегодня условился встретиться на даче у Савелия
Чухно.Дача Савелия Чухно стоит на высоком берегу быстрой
мелководной и не очень радующей купальщиков своей
студеной водой речки Истры. Участок в полтора гектара со
всех сторон огорожен высоким тесовым забором на
железобетонных столбах. Забор тянется и у самой воды; здесь
река делает излучину наподобие зеленого мыса, что дает
основание кинорежиссеру называть свою дачу "моя Пицунда".
В излучине образован омут, метров десять в ширину и
двадцать пять в длину, при этом достаточно глубокий, с
песчаным дном и берегом. Тут устроен персональный пляж со
скамеечкой и грибком, с деревянными ступенями и даже
небольшой вышкой для любителей нырять. Две трети участка
заняты под лес - береза, сосна, ель, дуб. Это от дома в
сторону реки. А по другую сторону дома к парадному подъезду
- фруктовый сад и цветы, много цветов. Зато никаких клубник и
овощей не водится. Савелий Адамович считает, что такого
добра можно всегда и в любом количестве купить у соседей.
Дача зимняя, рубленая, одноэтажная, из шести комнат и
двух террас, с центральным отоплением, камином в кабинете
Савелия Адамовича. На отшибе в углу перед спуском к реке -
флигель, в котором живет одинокий отставной капитан - старик,
исполняющий обязанности садовника, сторожа и вообще
коменданта этого уютного гнездышка. Всеми кухонно-
домашними делами заправляет Марья Ивановна - пожилая, но
еще крепкая, расторопная женщина, живущая тут неподалеку в
собственном домишке. Муж Марьи Ивановны - машинист,
водит по железным дорогам тяжеловесные составы. В отлично
от "коменданта", Марья Ивановна работник сезонный, ее
приглашают по мере надобности, потому что хозяева на даче
живут редко, предпочитают санаторий, дома творчества,
пансионаты. И все же в летнюю пору, особенно в хорошую
погоду, Чухно, его супруга с двумя сыновьями - учениками
спецшколы и отец Савелия Адамовича -
семидесятивосьмилетний поэт Адам Эдуардович Сахаров нет-
нет да и заглянут на недельку-другую на высокий берег Истры
подышать подмосковным озоном, а при надобности
встретиться с друзьями и за рюмкой холодного вина обсудить
актуальные вопросы, которых у преуспевающего кинодеятеля
всегда много и всегда они актуальны.
Массы теле- и кинозрителей, то есть советское общество,
Чухно делил на три возрастные категории. Первая - старые
большевики, участники гражданской войны и герои первых
пятилеток. Вторая - те, кто прошел от Буга до Волги и затем
обратно от Сталинграда до Берлина - поколение закаленных в
боях людей, знавшее горечь поражений и радость побед,
неустрашимое племя, рожденное Октябрем и воспитанное
партией Ленина уже при Советской власти. Третья - молодежь,
та, которая о войне знает по книгам да кинофильмам, - кстати,
а может, и совсем некстати сделанным Савелием Чухно. Ко
всем трем возрастным категориям Савелий Адамович
относился по-разному. Первой не придавал никакого значения.
Сложней было со вторым поколением. Оно не принимало
кинофильмы, которые делал Савелий Адамович, решительно
осуждало идеи, которые проповедовались со страниц журнала
"Новости", и вообще слишком ревниво относилось как к
национальным, так и к новым, советским традициям и никак не
желало согласиться с теми, кто под разными соусами, а то и
напрямую утверждали, что патриотизм и тем паче чувство
национальной гордости - понятия устаревшие, отжившие свой
век. С этой категорией людей Чухно приходилось считаться -
это были хотя и смирные, но гордые люди и могли напрямую
спросить Савелия Адамовича: "А где ты был и что делал в
годы войны?" Вопрос не из приятных, и Чухно предпочитал не
отвечать на него. Вступать в открытый конфликт с
представителями этого поколения Савелий Адамович не
решался. Чухно умел наблюдать и анализировать,
прислушиваться, что говорят эти всегда простодушные,
доверчивые ветераны, и думать, вникать в смысл их не всегда
гладких, по поразительно метких слов. Особенно пристально
наблюдал за ними Чухно Девятого мая, в День Победы, когда
они наряжались в ордена и медали и с каким-то
настораживающим Савелия Адамовича чувством гордости и
достоинства выходили на улицы в сопровождении своих
сыновей и направлялись в музеи Боевой славы, а затем, под
вечер, выпив за обедом по стопке горькой, пели песни -
революционные, народные, фронтовые, пели задушевно,
самозабвенно, со слезой, и в их нестройных, но сильных
голосах, в их задумчивых и мужественно решительных глазах
Савелий Адамович видел какой-то глубокий подтекст, намек и
угрозу. И от этого ему становилось не по себе, словно он,
совершив какую-то гнусную подлость в отношении этих людей,
вдруг ясно осознал, что рано или поздно, но ему и его дружкам
придется держать ответ, что час расплаты все равно настанет
и придется расквитаться за растленные души юных, за
оплеванные и поруганные святыни. И тогда, уже после
праздника, после Девятого мая, с еще большим
остервенением, точно в отместку за зло, продолжал делать
свое дело, называвшееся просто и ясно: воспитание нового
молодого поколения, которое, по твердому убеждению Чухно, и
должно заново переделать мир. Савелий в последнее время
вел себя независимо и дерзко, слыл смелым и острым
художником. Бывали случаи: появится в журнале, в тех же
"Новостях", какая-нибудь пошленькая или с нехорошим
душком повестушка или даже роман. Общественность начнет
возмущаться, в партийной печати появится неодобрительная
рецензия на эту дребедень, за рубежом буржуазная пресса
похвалит автора за смелость. Ну а уж Савелий Адамович не
преминет сделать по этой повестушке фильм в пику
общественности. Критики он не боится. Да ведь и Лондон, и
Рим, и Париж за него горой встанут. Там у Чухно много друзей
среди творческой интеллигенции. Разных. И таких, как Жак-
Сидней. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что к
Дэйви Чухно особой симпатии не питал. Даже Марата
деликатно предупредил приезжать сегодня на Истру без
заморского гостя. Очевидно, зная подлинную цену Дэйви,
Чухно с сожалением, делая важное лицо, говорил своему отцу
и Гомеру Румянцеву, сидящим в зеленой из дикого винограда
беседке:
- Мельчит Марат, разменивается. А жаль, как бы не
сорвался, не свернул себе шею.
- У хорошей футбольной команды всегда есть в резерве
запасной игрок, - философски изрекал не столько мудрый,
сколько опытный политикан Адам Эдуардович. Он всегда
говорил густо, самоуверенно, поддерживая растопыренными
пальцами огромный, круглый живот. - В запасе необходимо
постоянно иметь нескольких Маратов, чтоб при нужде вовремя