Страница 52 из 207
вооруженных щитами и дубинками милиционеров и солдат, все
подходы к центру столицы, где у Кремлевской стены, у могилы
неизвестного солдата струится трепетное пламя вечного огня.
Это была очередная глупость оккупационных властей,
опасающихся народного восстания. Демонстранты несли алые
и андреевские флаги, транспаранты с надписями: "Долой
правительство предателей", "Нет сионизму!", "Капитализм не
пройдет!", "Армия и народ - едины!", "Восстановить СССР!",
"Ельцин - Иуда!" Несмотря на решительные лозунги,
настроены люди миролюбиво, по-праздничному. Совсем иное
настроение царило среди властей. Преступник всегда думает,
что рано или поздно наступит час расплаты, и страх толкает
его на новые преступления. Так было и 23 февраля. Мирную
демонстрацию встретили дубинки омоновцев, и праздник
превратился в кровавое воскресение. Россия это запомнила, и
час возмездия грядет.
Запомнился этот день Иванову и Якубенко. Вместе с
тысячами москвичей они хотели пройти к Вечному огню и
возложить алые гвоздики на могилу Неизвестного солдата.
Путь им преградила милицейская цепь. Якубенко - он был в
штатском - представился капитану милиции и предъявил
удостоверение Героя Советского Союза. "Не могу пропустить,
товарищ генерал, - извиняющимся тоном сказал капитан и
смущенно потупил глаза. - Не велено. Приказ". "Чей приказ?" -
с трудом сдерживая себя, спросил Дмитрий Михеевич. "Мэра
Москвы", - почти шепотом обронил капитан и украдкой
посмотрел по сторонам. Затем, прикрыв веками глаза и
сдержав тягостный вдох, бросил на генерала печальный,
полный сочувствия взгляд, кивнул головой в сторону узкого
прохода и неуверенно пробурчал: "Пройдите". Капитан,
очевидно, догадывался, что далеко генерал не пройдет: его
172
остановит следующая цепь уже омоновцев. А те ребята
крутые, с ними не договоришься.
Так точно и случилось. Первая цепь омоновцев
встретила Якубенко и Иванова не просто не дружелюбно, а
даже агрессивно. На его удостоверение посмотрели с
подчеркнутой иронией и неприязнью. "Нельзя!" - скрипучим
нервозным голосом ответил страж, облаченный в доспехи.
- Позовите старшего, - очень спокойно попросил
Якубенко.
- Я здесь старший, - раздраженно зыкнул омоновец. В
его глазах Якубенко прочитал самодовольство данной ему
власти и ожесточение. Генерал попытался вступить с одетыми
в броню людьми в разговор "по-человечески", объяснить, что
он и его фронтовой друг никаких противозаконных действий не
намерены предпринимать, что их единственная цель -
возложить цветы на могилу солдата. В ответ - полное
непонимание, даже насмешка и высокомерие.
- Да кто же вы такие? - глухо выдавил из себя генерал,
пристально всматриваясь в лица омоновцев. - Кто вас сделал
такими? Ваш долг - бороться с преступниками. А вы... вы
против народа. - И с недоумением к Иванову, - Алеша, ты что-
нибудь понимаешь? Где мы находимся? Что случилось с
нашей державой?
- Как видишь - она оккупирована.
- Кем? Кто оккупанты? Или это сон - кошмарный сон?..
Нет, ничто и никто меня не остановит! Никто не лишит меня
моего праздника!.. Я дойду, солдат, до твоего Вечного огня!
С этими словами генерал Якубенко, дрожа и задыхаясь
от гнева, двинулся на бронированную цепь. В этот момент он
напоминал разъяренного льва, страшного в своем
бесстрашии, и в цепи омоновцев образовалась узкая щель,
через которую он прошел. В след генералу летел неистовый
зык того, кто только минуту назад сказал ему: "Я здесь
старший!":
- Гражданин! Остановитесь!.. - И четверо молодых,
здоровых стражей порядка бросились за семидесятилетним
ветераном и сбили его с ног. Иванов попытался было пройти за
другом, но, получив в грудь толчок щитом, качнулся назад и
едва устоял на ногах. Алексей Петрович посмотрел каким-то
сложным взглядом на молодого краснолицего парня, пытаясь
сквозь прозрачный щиток каски посмотреть ему в глаза, и
сокрушенно дрогнувшим голосом проговорил:
173
- Какая же мать тебя родила? А ведь деды ваши воевали
в одном строю с моим генералом, вместе в атаки ходили. А вы
предали, все предали - и славу отцов, и Родину предали Бушу
и его продажным псам. Иудам служите, господа-товарищи.
Обидчик его скорчил веселую победную гримасу и занял
место в порушенной цепи. Гримаса на бессмысленном
ухмыляющемся лице высекла в сознании Иванова жуткую
мысль: "А ведь такой будет стрелять и в отца родного. Буш
прикажет Ельцину, Ельцин Попову, Попов своему лакею, и
прольется святая, невинная кровь".
Удар дубинки пришелся по плечу. Якубенко покачнулся,
выронил гвоздику и упал на колени. Перед глазами
расплывались туманные круги. Горький комок обиды застрял в
горле, мешал не то что говорить, дышать мешал. В ушах
звучал надтреснутый голос "победителя" - омоновца:
- Назад, давай назад!..
Тяжелый груз горечи, обиды и усталости взвалился на
плечи генерала и давил, не давал ему распрямиться. Якубенко
усилием воли попытался сбросить этот невиданный груз, но
мешала боль в плече, и голос его обидчика скрипел
неумолимым приказом:
- Назад, назад!..
И боевой генерал, познавший боль атак и змеиное жало
фашистской пули, подчинился бесчестному окрику
новоявленных победителей. Он тяжело поднялся и медленно
удалялся от того места, где на холодной мостовой кровавым
пятном позора и преступления оккупационного режима
"демократов" алела растоптанная гвоздика.
Генерал Якубенко лежал на диване в своей квартире,
погруженный в тягостные думы, давившие каменной глыбой на
его сознание. В вечерних новостях телекомментатор, или, как
их называют в народе, телефальсификатор, походя лягал
"жалкую кучку красно-коричневых коммунистов, которых
ностальгия по прошлому позвала на улицу под красные
знамена". Услыша эту циничную ложь, Дмитрий Михеевич
попросил жену выключить телевизор.
- Да его бы давно пора выбросить на свалку, - сказала
жена, погасив непристойный экран.
- Он еще пригодится, - мягко возразил генерал.
- Когда?
- Когда восстановят советскую власть.
- Ты все еще веришь?
174
Вопрос жены больно отозвался в сердце, и генерал не
ответил, хотя милицейская дубинка не убила в нем веры в
возрождение страны. Напротив: сегодняшний день укрепил эту
веру. Его радовало, что в колоннах демонстрантов на этот раз
он видел много молодых людей: значит, замороченная желтой
прессой и телевидением молодежь начинает "протирать
глаза". Анализируя события истекшего дня, Дмитрий Михеевич
хотел понять действия властей, фактически запретивших
всенародный праздник. "Что толкнуло их на этот безрассудный
шаг? - спрашивал он и отвечал: - страх перед неминуемой
расплатой за те неслыханные злодеяния, которые они
сотворили над страной и народом, плюс присущая так
называемым демократам банальная глупость, инстинкт
беззакония дорвавшихся до власти временщиков". Они
напоминали ему банду грабителей, ворвавшихся в чужой дом:
хватают все, что попадает под руку, набивают рты и карманы,
жадные, алчные, ненасытные, лишенные элементарных норм
приличия и морали. А напоследок крушат и ломают все, что не
унести, чтоб не осталось хозяевам, когда те вернутся в свой
дом. А в ушах жужжанием шмеля звучал печальный голос
жены: "Ты все еще веришь?", отдаваясь ноющей болью в