Страница 41 из 207
- Да-да, не банально, а скорее книжно. Я тоже знаю вас
сотню лет.
И они оба вдруг, как по команде, раскатисто рассмеялись.
Смеющийся маленький рот Маши обнажал ровные белые
зубы, а смеющиеся глаза Иванова забавно, как-то по-детски
щурились. Так они стояли друг против друга, ощущая
притягательную теплоту, позабыв о незаконченной фразе
Алексея Петровича. Наконец он вспомнил:
- Так о чем мы? Да, о Боге и бессмертии души. Не
хотелось бы на такую серьезную тему говорить походя.
Давайте перенесем на "попозже"? Хорошо?
- Согласна. А теперь вы покажете мне свою мастерскую,
или, как сказала мне мама, ваш "цех". Я ж говорила вам на
выставке, что не представляю технологию вашей профессии.
В "цеху" внимание Маши сразу же привлекла композиция
"Девичьи грезы".
- Как интересно, - воскликнула Маша вполне искренне. -
И как вы лепите - с натуры вот этих обнаженных. - Иванов
молча кивнул. - И где вы их берете?
- Есть специальная организация - цех натуры. Мы
вносим положенную плату за час, за два, ну сколько
потребуется. Вот эту композицию я назвал "Девичьи грезы".
- Гадает на ромашке: любит-не любит. Название
поэтичное. И фигура девушки очень мила. Кто она?
- Жена сексолога. - Ироническая улыбка заиграла в
глазах Иванова.
- Вот даже как? А муж знает?
136
- Она говорит, что не знает.
- Осталось вылепить лицо и руки?
- В этом вся загвоздка. Природа допустила дисгармонию:
при отличной фигуре подкачали руки, главным образом
пальцы.
- А лицо?
- Ее лицо вообще не годится, хотя оно и
привлекательное, даже броское. Но в нем нет образа,
романтики, напряженного ожидания, мечты. Понимаете?
- И что же вы будете делать?
- Буду искать другое лицо и руки. Здесь нужны тонкие
пальцы. Такие, как ваши.
Она загадочно улыбнулась прямо ему в лицо и снова
перевела оценивающий взгляд на композицию, обронила, как
мысль вслух:
- Девичьи грезы... Забавно... И великолепно. Может
получится очаровательная и психологически глубокая вещь.
Если, конечно, вы найдете соответствующее лицо.
- Только с вашей помощью, - как бы между прочим
закинул он "удочку". Она никак не отреагировала ни словом, ни
жестом. Лишь бледные щеки ее слегка порозовели. Без слов,
она отошла от "Девичьих грез" к полочкам, на которых стояли
выполненные в пластилине композиции. Среди женских фигур,
одиночных и групповых на сколоченной из ящиков подставке
она увидела мужскую композицию более крупного размера,
чем те, пластилиновые. Она была выполнена в глине совсем
недавно, несколько дней тому назад. Только сегодня утром,
ожидая Машу, Иванов снял с нее целлофан, и глина была еще
влажная. Маша замерла у этой композиции и содрогнулась.
Тощий, изможденный человек с обнаженной головой сидит на
мостовой с протянутой к прохожим дрожащей рукой. Рядом
лежит костыль и старая потрепанная шапка-ушанка, в которой
поблескивают несколько медных монет. Впалую грудь ветерана
украшают боевые ордена и медали. Сзади него, как фон,
натянутое полотнище, на котором неровными буквами
начертано: "Будь проклята перестройка". Неповторимо
выразительно лицо ветерана. В его искаженном от душевной
боли худом, суровом, как бы застывшем с полуоткрытым ртом,
нет мольбы и просьбы, как нет ее и в выдающих гневом и
ненавистью больших глубоких глазах. Весь облик его - это
трагический крик измученной души, попранной надежды,
истерзанной плоти, оплеванной и растоптанной совести и
веры. И месть, беспощадная, лютая, не приемлющая покаяния
137
и милосердия. И обращение к потомкам, к будущим
поколениям: помните гадов-предателей всегда - и ныне, и
присно, и во веки веков.
Несколько минут Маша стояла в застывшем молчании,
словно вселенская боль, мысли и чувства ветерана войны
вошли в ее душу и стали ее болью, возбудили сострадание.
Глаза ее потемнели и затуманились, окаменелое лицо,
чувственный маленький рот плотно сжался, изящная девичья
грудь возбужденно вздымалась, тонкие, просвечивающиеся
ноздри нервно трепетали. "Она была прекрасна в эти минуты",
- скажет потом сам себе Иванов. Затем Маша как-то
неожиданно резко повернулась, сделала стремительное
движение к Иванову и, сказав, "Можно вас поцеловать?", не
ожидая разрешения порывисто прильнула нежными губами к
его щеке. Губы ее были теплые, ласковые, они расплескали по
всему телу Алексея Петровича давно позабытый аромат
страсти и благоденствия, волнующий порыв нежности и ласки.
Он посмотрел на нее верным и тающим взглядом и тихо
спросил:
- Вам нравится? - Вопрос, конечно же, был излишним, но
она ответила:
- Это страшно, жутко. У меня нет слов.
- Вам не кажется, что здесь есть налет плакатности,
агитки? Вот эти слова о перестройке? Может, их убрать? И без
них все ясно. Я назвал: "Нищий ветеран".
- Я бы не стала убирать, - раздумчиво произнесла Маша.
- Слова эти не лозунг, а крик души. Без них все ясно сегодня. А
через двадцать, пятьдесят, сто лет зрителю не будет ясно, к
какому времени это относится. К сорок шестому или к
девяносто второму году? Ну, а что касается агитки, вспомните
репинских "Бурлаков на Волге". Разве там агитка? Там, как и
здесь, трагедия жизни, жуткая действительность. Только у вас
еще страшней.
Он согласился с ее доводом и был очень рад. Во-первых,
говорил он сам себе, у нее хороший вкус, она хорошо
разбирается в изобразительном искусстве (вспомнила Репина);
во-вторых, она его единомышленник в отношении
перестройки. Говоря откровенно, ожидая встречи с Машей, он
опасался, что в наше расколотое разбродное время, когда
общество барахтается во лжи, они окажутся по разные
стороны баррикад. Тем более, думал Иванов, Маша -
журналистка, а эта "публика", за небольшим исключением,
лакейски усердствует перед преступной властью Ельцина.
138
- Я плохо знаю ваше творчество, - говорила Маша не
отходя от нищего ветерана, - но мне кажется, это произведение
ваша вершина. Вы долго над ней работали?
- Три дня и три ночи. Родилось это на одном дыхании.
Сюжет этот, действительно страшную трагедию нашего
времени, я взял у самой жизни. Пройдите по московским
улицам, и вы увидите десятки, сотни подобных сюжетов. Я
лишь воплотил кусочек действительности в художественный
образ. И знаете, позировал мне вот этот самый нищий. Я
ничего не прибавил и не убавил. Я был потрясен. Я сам
ветеран войны, мне все это до боли близко. Понимаете,
Машенька, сердце кровью обливается, когда видишь и знаешь,
в какую бездну отбросила нас преступная шайка
авантюристов, лакеев империализма, агентов ЦРУ. Я убежден:
Горбачев и иже с ним - это агентура ЦРУ, платная.
Она слушала молча, слегка кивая головой в знак
согласия. Ее тонкая, чувствительная душа все последние годы
с болью воспринимала трагедию, которую обрушила
перестройка на ветеранов войны. Оба ее деда - по матери и по
отцу - не вернулись с войны. И эту боль души, свой
благородный порыв она инстинктивно выплеснула на автора
скульптуры "Нищий ветеран" в своем страстном огневом
поцелуе. Она не сводила пытливого взгляда с его глаз,
стараясь проникнуть в его душу, понять как художника и
человека. Собственно говоря, как художника она уже знала и
полюбила хотя бы за три его работы - "Первую любовь",
"Женский пляж" и "Нищего ветерана". Название последней