Страница 20 из 207
Они прошли снова в "цех". Якубенко еще раз
внимательно и в то же время как бы смущаясь осмотрел свой
портрет. А Иванов сказал:
- По-моему, получился. И владыке нравится. А он не
лишен вкуса. Что ж, буду формовать и потом помаленьку
долбить.
- Ты хочешь в мраморе?
- А ты думаешь, лучше в металле?
- Я к тому, чтоб тебе облегчить. В металле меньше
мороки.
- Ничего, я договорился с мраморщиком. Есть тут у меня
один знакомый умелец. Они ведь теперь почти безработные,
так что он с удовольствием.
- Ну, как знаешь, тебе видней. На этом они расстались.
68
Глава четвертая
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
1
На открытие выставки Алексей Петрович опоздал. Он
пришел в Манеж, когда пестрая, многочисленная толпа
зрителей разбрелась по залам-отсекам, рассматривая новые
работы мастеров изобразительного искусства. И хотя
скульптуры было немного, его "Первая любовь" оказалась
загнанной в дальний отсек и поставлена в уголок на фоне
довольно серых пейзажей, написанных как бы с нарочитой
небрежностью, но с претензией на "новое слово" и этакую
лихость. В сущности, это были весьма посредственные этюды,
сработанные художником одним махом за какие-нибудь
полчаса, потому они и не имели шансов задержать на себе
глаз зрителя и не могли соперничать со скульптурой Иванова.
Во всяком случае, такое соседство устраивало Алексея
Петровича и как-то смягчало досаду, что поставили его работу
в самом конце зала, куда некоторые уже изрядно уставшие
зрители даже и не доходят.
Вообще для художника немаловажно, где и как повешена
его картина или поставлена скульптура, в начале или в конце
зала, как освещена, каково соседство. От этого во многом
зависит и впечатление зрителей. И там идет своего рода
борьба за "престижные места", споры, обиды. Иванов в этом
отношении был человеком если не безразличным, то по
крайней мере покладистым. Он считал, что стоящую вещь
зритель заметит, где бы она не находилась - в начале или в
конце зала. На этой выставке у него и была-то всего лишь одна
работа - его "Первая любовь". К ней он и направился сразу же,
как только вошел в Манеж, не обращая внимания на другие
экспонаты. Он не то чтоб волновался, но как и каждый автор
хотел знать отношение к его творчеству рядового зрителя.
Мнение критиков-искусствоведов его не интересовало, да они
его не замечали. За все годы его творчества о нем не
появилось в печати ни одной серьезной статьи, словно и не
было такого скульптора Алексея Иванова. Даже отличный
монумент советскому солдату, воздвигнутый им в одном
большом городе, был удостоен всего нескольких фраз в
местной газете. Алексей Петрович не страдал истощавшим
душу недугом тщеславия. Иронически и даже с презрением
69
смотрел на льстивых угодников, лобызающих каменные зады
власть имущих, не умел, да и не хотел "работать локтями" в
толпе жаждущих славы и наград. Все это он считал позорной
суетой, недостойной художника-творца.
Каково же было удивление Алексея Петровича, когда
еще издали он увидел у своей скульптуры довольно большую
группу людей, о чем-то оживленно рассуждающих и как будто
даже спорящих. Вначале он решил, что внимание зрителей
приковано к пейзажам "лихого" художника-соседа. Но, подойдя
поближе, он понял, что зрители говорят о его "Первой любви".
И он был приятно обрадован, когда увидел на белом мраморе
своей скульптуры красную гвоздику, неизвестно кем
положенную. Это было трогательное признание, которого он
никак не ожидал. Из обрывочных реплик толпившихся
зрителей он понял, что его работа нравится, что она не
осталась незамеченной. Но больше всего его поразила ярко
красная гвоздика, так эффектно выделявшаяся на белом
мраморе. "Кто тот доброжелатель, а может, поклонница,
удостоивший его таким лестным вниманием?" - лихорадочно
сверлило мозг. Отойдя на несколько шагов от зрителей,
стоящих у его работы, и прислушиваясь к их репликам, он
увидел в толпе молодую женщину уж очень внимательно, даже
придирчиво рассматривающую его "Первую любовь". Она
была одета в черное платье, отделанное тоже черными
пушинками из меха, элегантно облегающее ее стройную,
грациозную фигуру. Не глубокий вырез на груди обнажал
белизну шеи, украшенной маленьким аметистовым камешком
на тонкой золотистой цепочке. И такой же камешек в
серебряной оправе скромно сверкал на единственном колечке.
Она стояла вполуоборот к Иванову и, указывая рукой в сторону
его скульптуры, что-то говорила стоящей рядом с ней, судя по
полной фигуре, пожилой женщине, лица которой он не видел.
Быстрым цепким глазом Алексей Петрович обратил внимание
на кисть руки молодой женщины и подумал: "Вот такие, именно
такие нужны мне для "Девичьих грез". Он сделал несколько
шагов в сторону, чтоб рассмотреть лицо этой женщины, и был
поражен ее скромной, какой-то не броской, но внутренне
глубокой чистой красотой. Темные, пожалуй, темно-русые
волосы, гладко зачесанные на пробор и связанные на затылке
в тугой, не очень большой, но и не малый узел, обнажали
красивый, высокий лоб и приятно оттеняли белизну ее лица.
Пораженный какой-то необъяснимой притягательностью, он
уставился в нее неотступным прицеливающим взглядом. И
70
точно ощутив этот взгляд, женщина посмотрела в его сторону
как-то странно, словно испытывая неловкость. Взгляды их
столкнулись. Глаза ее, большие, очень блестящие искрились
умом. Стоящая рядом с ней седая женщина тоже повернула
голову в сторону Иванова, глядя на него пристально
сощуренными глазами. И вдруг глаза седой женщины
вспыхнули, расширились, она приоткрыла рот, очевидно,
хотела что-то сказать, но быстро передумала и, проталкиваясь
сквозь зрителей, решительно направилась к Иванову. Еще не
дойдя до него с сияющим лицом, она протянула ему руку и,
подавляя смущение, проговорила быстрым шепотом:
- Здравствуй, Алеша... Алексей... - и виновато запнулась.
- Петрович, - сухо подсказал Иванов.
- Извини, память уже не та, забыла. - Пухлое лицо ее
помидорно зардело.
- А может, и не знала, - вежливо улыбаясь только губами,
сказал Алексей Петрович и, чтоб погасить ее неловкость,
прибавил:
- Я ведь тоже не помню твоего отчества.
- Матвеевна, - торопливо напомнила она. - Лариса
Матвеевна, - и, обращаясь к незаметно подошедшей к ним
молодой женщине, сказала: - Машенька, познакомься - это
Алексей Петрович Иванов - автор скульптуры, которая тебе так
нравится. Вот - он самый. Когда-то меня изобразил. А это
Маша - моя единственная дочурка. - В ее сладком, торопливом
голосе, в умиленном, взволнованном взгляде сливались и
радость, и неловкость, и нечто похожее на раскаяние. Иванову
невольно вспомнилась из прошлого ее стремительная манера
в разговоре, но голос был уже совсем другой, тихий,
ломающийся.
"Единственной дочурке" шел тридцать седьмой год, но на
вид ей с большой натяжкой можно было дать только тридцать.
Молодило ее чистое свежее лицо матовой белизны, и глаза
прямые и гордые, и стройная безукоризненная фигура, и даже
скромная гладкая прическа очень свежих с отливом волос. Она
улыбнулась вежливой застенчивой улыбкой и сказала
негромким и неторопливым голосом:
- Очень рада. Мне кажется, ваша работа - лучшая здесь
на выставке. И не потому, что мама... - Она сделала паузу,
скользяще взглянув на Ларису Матвеевну, и продолжала