Страница 121 из 207
удался, но, к счастью, Виктор Иванович остался жив.
Представляете? Поспешили с некрологом. Казалось бы, тут
самое время заняться контрразведке, уголовному розыску,
прокуратуре, найти террористов. Ничего подобного. Корчагина
по-прежнему таскают по судам, обвиняя по статье семьдесят
четвертой - разжигание национальной вражды. Этому патриоту
памятник надо поставить, а его травят, покушаются на жизнь.
И безнаказанно. Мы живем в стране произвола и беззакония, и
все разглагольствования о правовом государстве - это
циничная болтовня, ложь.
- Скажите, Константин Харитонович, есть ли предел
этому беспределу? Виден ли какой-то хоть малюсенький
просвет?
Подумав, Силин мрачно вздохнул и глухо заговорил:
- К сожалению, пока что царствует беспредел. Страхи
правит израильская и американская агентура, проникшая во
все поры власти, разумеется, под русскими именами: разного
рода Андреи, Анатолии, Егоры и прочие Александры
Николаевичи. Но я верю: проснется русский медведь, вылезет
из берлоги истощенный, голодный, свирепый. И не будет тогда
пощады сионо-масонским поработителям. Припомним всё -
унижения, оскорбления, грабежи, убийства. Вспомним
поименно преступников, и будет суд, народный суд, праведный
и немилостивый. И побегут тогда Чубайсы и чубайсики,
Гайдары и гайдарчики, бурбулисы и бурбулисята в Израиль, в
США, как в свое время бежали гитлеровские палачи в
Гондурасы и Сальвадоры. Если, конечно, смогут убежать.
- Я представляю, какой поднимет гвалт
"цивилизованный" Запад, - сказала Таня. - Но вот куда побегут
ельцинские лакеи от культуры - Зыкины, Окуджавы,
Астафьевы, Ульяновы? На родине простые люди будут
плевать в их мордюки.
По мрачному лицу Силина легкой тенью скользнула
улыбка: он понял, кого Таня подразумевала под словом
"мордюки". В ответ улыбнулась и Таня. А он продолжал:
400
- Запад, конечно, завопит, истошно, истерично: о
зверствах, о попранной свободе, о правах человека. Тот
сионистский Запад, который помалкивал, втайне ликовал,
когда Ельцин расстреливал из танков законный парламент;
тогда он, этот "цивилизованный" Запад не вспомнил о правах
человека, о мальчишках, которых хладнокровно расстреливали
у телецентра. Да и сегодня он молчит, не видит и не слышит
стона насилуемой его агентурой России.
Силин замолчал, устремив на Таню притягательный
взгляд. Лицо его потеплело, смягчилось, в ласковых глазах
заискрились веселые огоньки. Сказал с тихой улыбкой:
- Вам не надоело о политике?
- Наоборот, я очень рада. Мне приятно, что наши мысли
совпадают, я думаю так же, как и вы. Мы с вами
единомышленники, и говорим о том, что наболело. Это жизнь.
Мне кажется, большинство народа сегодня так думает.
Он не стал развивать ее мысль, как и о чем думает
большинство народа, - он смотрел на нее умиленным взглядом
и думал о ней, о ее дополнении к его тосту "за нас", и в его
возбужденной душе пробуждалось очарование и любовь. А
она догадывалась, вернее - определенно знала, чувствовала,
что нравится ему, и ей это приятно льстило и вселяло смутную
надежду. К ней возвращалось что-то утраченное, как бы
позабытое, но очень дорогое, оживали чувства. И ей хотелось
признаться ему, что душа ее, как будто на время окаменелая,
замороженная, начала оттаивать благодаря их встрече, что с
ним ей легко, что он такой прямой, открытый и честный, перед
которым душа сама распахивается. Ей хотелось сказать ему
много лестных, ласковых, нежных слов, но вместо этого она
наполнила рюмки коньяком и неторопливо, с паузами
произнесла:
- За свою жизнь я встречала разных людей, хороших,
порядочных и плохих, лживых себялюбцев. Вы - человек
особенный. Сердце мне подсказывает, а я ему доверяю. Вы -
личность. Я часто думала о вас и, признаюсь, втайне ждала
вашего звонка. Я рада, что мы встретились. Я хочу выпить за
вас, за то, чтобы эта встреча была не последней.
Она выпила до дна и, приблизившись к нему, решительно
преодолев робость и смущение, сказала:
- Разрешите вас поцеловать.
От неожиданности он оторопел, и лицо его запылало
огнем. Она стремительно чмокнула его в щеку влажными
горячими губами и опустилась на стул, то ли от смущения, то
401
ли от блаженства зажмурила глаза. А он уставился на нее
ошалелым взглядом и тихо выдавил из себя:
- У меня нет слов. Спасибо, дорогая.
Лицо его растаяло в улыбке, искренней, открытой и
доверчивой. Он весь светился несказанным счастьем и в
самом деле не находил слов - он просто любовался ею. Он
был весь перед нею со своими чувствами и настежь
распахнутой душой, в которой расцветала любовь. Таня это
видела, понимала и радовалась. Она ощущала потребность
говорить, заполнить словами вдруг образовавшуюся
необычную паузу. И она сказала:
- Наверно, большое счастье, когда два человека думают
одинаково и смотрят одними глазами на одни и те же события.
Это, наверно, и есть духовная гармония.
- Да, да, именно гармония, единение душ, - волнуясь,
согласился он, не сводя с нее взгляда.
Прощаясь, они долго стояли в прихожей, наказывая друг
другу не забывать, звонить, восторгаясь состоявшейся
встречей и приятно проведенным вечером. Ему не хотелось
отпускать ее руку, которая уютно покоилась в его сильной
лапище. Наконец, преодолев смущение, он повторил ее же
вопрос:
- Можно вас поцеловать?
В ответ она пылко поцеловала его в губы.
Глава седьмая
1.
Таня вошла в почти заполненный зал суда и нашла для
себя свободное местечко в заднем ряду. Она волновалась. За
свою жизнь она впервые оказалась в этом непривлекательном
заведении, правда, по своей воле в качестве
любопытствующего зрителя, который вообще-то составлял
половину присутствующих в зале. Вели себя они, к ее
удивлению, непринужденно: толпились в проходе, входили и
выходили, оживленно разговаривали. Во всяком случае, Таня
не почувствовала той сдержанной напряженности, которую
поначалу представляла себе. Среди всей этой разношерстной
публики преобладали мужчины, и Таня, внимательно
всматриваясь в них, пыталась обнаружить ту "харю-образину",
о которой говорил ей Силин, - неразоблаченного соучастника
подсудимого, но ничего подобного не находила. Накануне ей
402
позвонил Константин Харитонович и, выполняя ее же просьбу,
сообщил время начала процесса.
На скамье подсудимых было двое - Макс Полозов и
Наташа-Дива Голопупенко. Полозов, чернобровый, плечистый,
держался спокойно и невозмутимо. Он даже с каким-то
вызовом смотрел в зал ироническим взглядом человека,
уверенного в своей неуязвимости. Наташа, напротив, была
подавлена, напряжена и не смотрела в зал. Издали Таня
пыталась рассмотреть ее лицо, но оно ей виделось серым и
невыразительным. И вот команда: "Встать! Суд идет!", - и зал
собранно подтянулся и насторожился. Силин в сопровождении
двух заседателей - щупленького рыжеусого мужчины и полной,
среднего роста женщины, - огромный, монументальный в
черной
мантии
торжественно-деловито
занял
председательский "трон". Теперь взгляд Тани был
сосредоточен всецело на нем. А он строго и не спеша
осмотрел зал и, как показалось Тане, заметил ее и, открыв
заседание, зачитал обвинительное заключение четкий хорошо