Бородинское поле

замолчали. Ананьин с выжидательным любопытством смотрел

на немцев. Переводчик в судорогах корчился на снегу,

очевидно, был ранен; офицер лежал неподвижно в прежней

позе, держась за голову, а верзила эсэсовец поднялся во весь

рост, ошалело посмотрел вокруг, и вдруг его безумный взгляд

устремился на окно, в котором расплылось в ликующей улыбке

довольное лицо Ананьина. И тогда фашист выхватил из

кобуры пистолет, но не выстрелил в окно, а бегом бросился в

избу. Остановившись на пороге в позе профессионального

убийцы, он уставился на Ананьина тупыми, кроваво-бычьими

глазами. Ананьин понял, что произойдет в следующую секунду,

понял и захохотал в лицо эсэсовцу:

- Что?! Получили? Капут! Гитлер капут!

- Капут! - в тон выкрикнул фашист и разрядил в Ананьина

всю обойму.

А через четверть часа батальон ворвался в Шевардино,

завязав с батальоном СС рукопашный бой. Павел Голубев

озверело орудовал штыком и прикладом, крепко матюкался,

приговаривая: "Это вам за Ананьина! За Андрюшу!" Но Андрей

Ананьин ничего уже не видел и не слышал. Он лежал на

холодном грязном полу полуразрушенной избы с перебитыми

ногами и простреленной грудью, приоткрыв смеющийся рот.

Он был мертв. Не знал он о том, что спустя час после того, как

ударили по эсэсовцам "катюши", полковник Полосухин

докладывал генерал-майору Лелюшенко, что немцы выбиты из

Шевардино и что батальон, преследуя фашистов, ворвался в

деревню Фомкино.

- Молодцы! Давно бы так! - кричал в телефон командарм.

Но торжество было преждевременным. Частный успех

одного батальона, полка или даже целой дивизии - это еще не

победа. И день 16 октября принес на Бородинское поле много

огорчений.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

После, бомбежки и артиллерийской подготовки немцы

крупными силами пехоты и танков перешли в наступление на

всей полосе обороны пятой армии генерала Лелюшенко.

Гитлер торопил Бока, а тот в свою очередь поторапливал

Клюге, Гёпнера и Гота. Ночной морозец сковал землю и дал

больше простора для танков, бронетранспортеров и

мотоциклистов.

На правый фланг 32-й дивизии, где до сего времени

положение было более или менее благополучным и оборона

казалась прочной и стабильной, 16 октября ринулось около

пятидесяти танков. Отряд ополченцев и мотоциклетный полк

оборонялись отчаянно. Их бутылки с горючей жидкостью,

противотанковые ружья и гранаты, а также батареи

сорокапяток подожгли несколько танков и транспортеров,

прижали к земле пехоту у извилистых западных берегов реки

Колочь, но все это не дало возможности сдержать мощного

бронированного удара. В двух местах оборона лопнула, и в

образовавшиеся проломы хлынули танки, заняли деревни

Бородино, Горки и нацелились дальше на восток. Нависла

непосредственная угроза не только над КП Полосухина, но и

Лелюшенко. Гитлеровские танкисты уже ставили свои

автографы на гранитном обелиске, установленном на. месте,

где когда-то находился командный пункт фельдмаршала

Кутузова, на белых памятниках лейб-гвардии Егерскому полку

и матросам гвардейского экипажа. А фашистские пехотинцы

фотографировались на фоне огромного чугунного памятника в

виде креста, возвышающегося над старинной мортирой и

опущенным бронзовым флагом. Им не терпелось увековечить

себя на историческом поле русской славы, им было лестно

послать эти фотографии в Берлин как победные реляции. А с

колокольни бородинской церкви через речку Колочь тяжелый

пулемет немцев бил по памятникам седьмой пехотной дивизии

и второй конной батарее, между которыми размещался

наблюдательный пункт Полосухина.

Виктор Иванович видел, что железное кольцо вокруг

дивизии сжимается. Отряду ополченцев, занявшему оборону

на восточном берегу Колочи, севернее Бородино, приказал

держаться до последнего, а небольшой свой артрезерв

сорокапяток выдвинул в заросли кустарника на южный берег

речки Стонец. Его больше всего беспокоило положение отряда

ополченцев и мотоциклетного полка, на которых с тыла могли

в любую минуту наброситься танки. Но танкисты имели

строгий приказ: не задерживаться и не топтаться на окопах, не

терять времени, а идти вперед, напролом, устремляться к

Можайску - последнему, как считали немцы, опорному пункту

перед Москвой. Они, конечно, знали, где находится штаб пятой

армии и командный пункт Лелюшенко. Немецкие танки,

двинувшись по шоссе из Горок на Татариново и угодив под

фланкирующий огонь сорокапяток с южного берега реки

Стонец, сразу же повернули на северо-восток. Этот маневр

видел Полосухин со своего НП и тут же позвонил командарму,

чтобы предупредить его об опасности, ну и, конечно, попросить

помощи: над отрядом добровольцев по-прежнему висела

угроза танковой атаки с тыла.

- Всеми силами держите оборону южного берега реки

Стонец и восточного берега Колочи, распорядился командарм.

- Контратакуйте в направлении Бородино и Горок. Пусть

пример батальона Щербакова послужит вам уроком. Все,

комдив, действуйте!

Положив трубку, встревоженный Лелюшенко вызвал

командира 20-й танковой бригады полковника Орленко.

- Тимофей Семенович, пришел твой час. Фашистские

танки идут сюда, на КП. Немедленно контратакуй!

"Пример батальона Щербакова послужит уроком", -

звенели в ушах Полосухина слова командарма. В них звучали

и приказ, и упрек одновременно. Комдив понимал, что урок

уроком, но ситуация у Щербакова под Шевардино

складывалась несколько иная, чем сейчас здесь. Там наша

пехота при поддержке танков, артиллерии и "катюш" атаковала

вражескую пехоту внезапно на рассвете, здесь же, в Бородино

и Горках, были немецкие танки и прорвавшиеся вслед за ними

на бронетранспортерах автоматчики. А Полосухин не имел под

рукой резерва, который можно было бы бросить по тонкому

льду рек Стонец и Колочь на Бородино и Горки. Больше того,

Виктор Иванович еще не знал, что батальон Щербакова под

напором десятикратно превосходящих сил противника снова

вынужден был оставить только что занятое Фомкино и что у

Шевардинского редута сейчас идет ожесточенное сражение

батареи Николая Нечаева с тридцатью фашистскими танками.

Ему доложат потом, как орудийный расчет сержанта Алексея

Русских подбил пять танков, а когда упал на лафет смертельно

раненный командир орудия и из всего расчета в живых

оставался только наводчик Федор Чихман, Шевардинский

редут продолжал яростно огрызаться прицельным огнем.

Танки были уже рядом: три из них шли в лобовую, напролом,

другие обтекали редут слева и справа, устремившись вперед -

на Семеновское и Багратионовы флеши - с целью выскочить

на станцию Бородино, а оттуда одним махом достичь

Можайска, замкнуть кольцо вокруг пятой армии и похоронить

ее на Бородинском поле. Три танка, стреляя из пушек и

пулеметов по кургану, где у единственного уцелевшего орудия

оставался единственный живой наводчик, шли на штурм,

казалось, неуязвимого бессмертного редута. Федор Чихман

сам подносил снаряды, сам заряжал, сам наводил пушку и сам

себе подавал сокращенную, неуставную, команду:

- По фашистскому гаду, бронебойным, огонь!

И после выстрела уже не три, а два танка продолжали

зловеще ползти к редуту. Потом снова выстрел - теперь почти

в упор, - и черный дым из стальной утробы потянулся в

морозное небо упругими клубами. Но тот, третий, последний,

танк на минуту остановился и тоже саданул ответным

снарядом по орудию. Как будто электрическим током пронзило