Страница 42 из 216
спокойной, скрытой от постороннего глаза любовью. И вдруг -
этот монолог, невольная вспышка.
Саша подошла к ней, стала рядом, прижала ее голову к
своему плечу и, тоже глядя на портрет, с убежденностью
сказала:
- Жив он, Варюша, твой Олег. Чувствую, вижу - жив. А что
писем нет, то разве не понять - до писем ли им теперь, Там же
бой, денно и нощно бой. И знаешь, Варюша, я его обязательно
встречу там, на фронте. И узнаю. Он у тебя заметный.
Симпатичный. А инструмент это чей? - Саша открыла крышку
рояля, дотронулась до клавишей.
- Олежка играл. Он хорошо играет. . Как он играет, знала
бы ты, Сашенька. Какой это человечище - он и художник, и
архитектор, и музыкант. А душа... нежная у него душа,
Сашенька. Вот эти картины - это все он рисовал.
И только теперь Саша обратила внимание на акварели.
Тонкие, нежные, они светились, излучая ласковое, задушевное
тепло. Было два пейзажа: цветущая ива над ручейком и
одинокая яблонька в светло-розовом цвету. Потом два этюда:
жасмин и васильки. И еще большой портрет Вари, Она стоит в
синем платье, обхватив рукой ствол березки, с плеч ее ветер
сдувает розовый невесомый платок, зеленые ветки березы
касаются пышных каштановых волос, и сама она вся
воздушная, окрыленная, кажется, вот-вот улетит. Саша долго
стояла у этого портрета, любовалась. Потом с грустью, но без
зависти сказала:
- Счастливая ты, Варя. Хороший муж - это великое
счастье. А он тебя, видно, сильно любит: такую нарисовал,
хоть в Третьяковку. Глаз не оторвешь.
- Ох, Сашенька, - Варя с резким вздохом встала, взяла
замшевый лоскут и протерла пыль с черной полировки, - тяжко
мне - нехорошее предчувствие гложет душу. Сон такой жуткий
видела...
Это было 14 октября. А на другой день в госпитале
переполох: едет к ним секретарь ЦК, МК и МГК Александр
Сергеевич Щербаков, чтобы вручить награды отличившимся в
боях героям, в том числе и Игорю Макарову. Особенно
волновался комиссар госпиталя Брусничкин. По нескольку раз
заглядывал в палаты, выговаривал сестрам и нянечкам,
просил врачей "не ударить в грязь лицом", ведь случай
исключительный - такое высокое начальство пожаловало в
госпиталь. Впрочем, для Александра Сергеевича Щербакова в
этом не было ничего исключительного. Разве что
исключительными были его работоспособность и энергия,
которой хватало на все - и побывать на предприятиях,
побеседовать с рабочими, и проследить за демонтажем и
погрузкой заводского оборудования, отправляемого на Урал;
десятки других чрезвычайных дел поспевал тогда делать этот с
виду флегматичный человек с умными, проницательными
глазами, смотрящими сквозь простенькие круглые очки.
Брусничкин сумел так наэлектризовать медперсонал и
выздоравливающих раненых, которым предстояло получить
награды, что Борис Всеволодович, на что человек спокойный,
невозмутимо-уравновешенный, и тот начал нервничать.
- Да что вы, Леонид Викторович, в самом деле, будто
царя-государя встречаете или к парадному смотру готовитесь, -
говорил он Брусничкину, когда тот посоветовал ему заменить
не совсем свежий галстук новым.
Сам Брусничкин ходил свеженький как огурчик -
чистенький, прилизанный, блестел большим квадратным лбом,
розовые щеки его дышали здоровьем и благополучием, чисто
выбритый круглый массивный подбородок отдавал хорошим
одеколоном. Три шпалы на новых петлицах сверкали темным
рубином.
Но, как говорится, судьба - злодейка, и никак не
предугадаешь, где и когда она тебя подстережет и какое
коленце выкинет. Не предполагал и старший батальонный
комиссар Брусничкин, как обернется для него посещение
Щербаковым госпиталя.
Александр Сергеевич в палатах беседовал с ранеными,
спросил, кто в чем нуждается, пожелал быстрого
выздоровления, а затем в кабинете главврача в присутствии
медперсонала вручил героям правительственные награды от
имени Президиума Верховного Совета. Рассказал он и об
очень тяжелом положении на фронте. Говорил прямо,
откровенно. Враг у ворот Москвы, но силы, его на пределе.
Когда награжденные и медперсонал разошлись и в
кабинете остались только Остапов, Брусничкин и Щербаков,
Александр Сергеевич вдруг спросил комиссара госпиталя:
- А скажите, товарищ Брусничкин, вы медик?
- Нет, я историк, - быстро ответил Леонид Викторович. -
Меня призвали в начале войны.
- Вы по какой истории специализировались? -
полюбопытствовал Александр Сергеевич, не сводя с
Брусничкина пристального взгляда.
- История СССР, - лаконично ответил Брусничкин,
предчувствуя неожиданное. Ему казалось, что Щербаков
изучает его, силится что-то припомнить.
- Сколько вам лет? - вдруг спросил Щербаков.
- Двадцать восемь.
- А вы бы не хотели находиться сейчас там, где делается
величайшая из историй нашего народа - на фронте? - мягко
сказал Щербаков.
Брусничкин покраснел, слегка прищелкнув каблуками,
ответил четко, даже браво:
- Я солдат. Как будет приказано!
- Да-да, конечно. - Щербаков, как бы соглашаясь, закивал
головой и поднялся. Полный, тучный, похожий на Пьера
Безухова, а поднялся легко, молодцевато. Сказал очень
спокойно и доброжелательно: - Я думаю, товарищ Брусничкин,
для вас, как для историка, да и для Родины было бы куда
полезней быть на передовой. Кстати, сейчас идут бои на
историческом плацдарме - на Бородинском поле. Поезжайте в
пятую армию к генералу Лелюшенко. Там не хватает
политработников. Штаб армии и политотдел находятся в
Можайске. - Он присел к столу, достал блокнот и на листке
написал несколько строк на имя начальника политотдела
армии. Подавая Брусничкину записку, сказал: - Должность вам
там найдут. Высокую должность - не пропустить фашистов к
Москве. Завтра же и явитесь в политотдел. Время не ждет.
Ошеломленный, растерянный Брусничкин все же смог
взять себя в руки - он вообще умел при всей вспыльчивости
характера владеть собой в тех случаях, когда его
невыдержанность могла ему повредить.
- Есть, отправиться в распоряжение политотдела пятой
армии! - стукнув каблуками, отрапортовал он четко вдруг
охрипшим, сухим голосом.
- Завтра же, - напомнил Щербаков и, простившись, уехал.
Когда за ним закрылась дверь, Брусничкин, растерянно
глядя на Остапова, пожал плечами и произнес только одно
слово:- Фортуна.
Что оно означало - радость или разочарование, Борис
Всеволодович так и не догадался.
Остапов понимал, что нужно организовать проводы
комиссара на фронт. Жил Брусничкин в Москве один - жена
эвакуировалась еще в сентябре, родные - тоже, поэтому Борис
Всеволодович предложил от чистого сердца:
- Может, вечерком по случаю вашего ухода соберемся у
меня дома?
- Буду весьма признателен, - машинально согласился
Брусничкин. Предложение Остапова было для него
неожиданным.
Остапов позвонил на службу жене и попросил ее сегодня
не задерживаться - мол, будем провожать Леонида
Викторовича на фронт.
- Давно бы пора, - сказала в телефон Наталья Павловна.
Она недолюбливала Брусничкина, возможно, за то, что он не
был медиком.
По совету Бориса Всеволодовича Варя пригласила на
вечер и Сашу, чтобы не оставлять ее одну наедине со своим
горем. Пришли все вместе втроем сразу с работы. Брусничкин
из госпиталя ушел раньше и к Остаповым заявился позже
других с бутылкой коньяку и банкой кетовой икры. Он вел себя
возбужденно, шумно, как человек, мечта и желания которого
наконец-то исполнились. За ужином он быстро захмелел и при