Страница 27 из 216
Глеб не ответил, только мельком взглянул влево, в
сторону железной дороги, и подумал про себя: да, конечно,
левый фланг наиболее опасен - там проходят магистральное
шоссе и железная дорога, а фашисты предпочитают
держаться дорог, тем более что после недавних дождей да
вчерашнего снега по бездорожью не очень-то разбежишься на
колесных машинах. Гоголев посмотрел на молчаливых бойцов
и командиров, внимательно наблюдавших за командиром и
комиссаром полка, и сказал с какой-то ярой убежденностью,
как бы продолжая начатое:
- Они пойдут, но не пройдут. Здесь мы их остановим, на
Бородинском поле. Отсюда мы не уйдем: умрем или победим. -
Мягкое выразительное лицо его сделалось суровым.
Наступила торжественная тишина, не то царящее
безмолвие, которое кажется извечным, навсегда
установившимся, а именно торжественная сосредоточенность,
ожидание чего-то еще. Тогда Глеб сказал, как бы продолжая
мысль комиссара:
- Мы будем драться, не думая о смерти, как дрались
наши предки - солдаты Кутузова.
- Лучше, отважней, в десять раз яростней, потому что мы
- советские воины, защитники первого в мире государства
рабочих и крестьян, - добавил Гоголев. - На нас с надеждой
смотрит весь мир, все человечество. Нам нельзя не победить.
Нельзя! Иначе - конец всему. Гибель цивилизации. Иначе -
рабство... Рабство для всех.
Гоголев возбуждался, бледное лицо его порозовело. А на
возвышенность редута поднимались все новые бойцы. Один
сержант из тех старослужащих, которые прослужили в армии
без малого шесть лет - увольнению в запас помешали
освобождение западных земель Украины и Белоруссии, затем
война с белофиннами, - неожиданно сказал, как бы про себя,
но достаточно громко в натянутой тишине:
- Когда со станции сюда шли, видели памятник у дороги
лейб-гвардии Литовскому полку и надпись на нем: "Славным
предкам, сражавшимся на сем месте 26 августа 1812 года". А
недалеко другой памятник, и тоже надпись: "Павшим предкам
гвардии Литовского полка. 1812 - 1912". Выходит, потомки
славным предкам только через сто лет памятник поставили.
- Ну и что? - спросил его рядом стоящий старшина.
- А ничего, - ответил сержант. - Я вот думаю: поставят ли
нам благодарные потомки памятник со звездой?
- Не горюй, Федоткин, заслужишь - персональный
поставят тебе, - весело ответил старшина, и эта безобидная
шутка как-то сразу разрядила натянутость обстановки.
А когда возвращались на КП, решили, что сегодня днем
оба, командир и комиссар, проведут в батареях беседы о
нашествии Наполеона на Россию и о Бородинском сражении
1812 года.
Утро выдалось ясным, солнечным и тихим, но легкий
морозец посеребрил траву, разбросал по лужам тонкие
стекляшки льда, отпаял на ветках желтый лист, и еще до
появления ветерка начался медленный, тихий листопад.
Березы, осины и клены сбрасывали свой прощальный наряд
не спеша, с тихой грустью, все еще не веря в скорый приход
зимы, которая между тем уже стучалась в северные ворота
Московии.
Вчера после бесед в батареях о Бородино, после
проверки готовности полка к бою, после осмотра местности
перед передним краем обороны полка, словом, после всех
первостепенных и наиважнейших дел Глеб Макаров выбрал
часок для себя, для личного, или, как он сам себе объяснял,
для души. Оседлав свою серую в яблоках лошадь, в
сопровождении ординарца, он решил проехать по
Бородинскому полю. Шла третья неделя, как он ушел
формировать артиллерийский полк, и с тех пор даже ни разу
не позвонил в Москву, не справился о жене и дочери. А вдруг. .
Иногда в нем пробуждалась надежда, что они живы, они
найдутся. Вспыхивала и тут же гасла, как спичка на ветру.
Звонить в Москву он мог только Варе - в квартире родителей
не было телефона, - но Варю не застанешь дома, она на
трудфронте, где-то здесь, на Бородинском поле. Он подъезжал
то к одной, то к другой группе работающий женщин,
всматривался в лица в надежде встретить сестру и узнать, нет
ли вестей о жене и дочурке. Вари не было.
Ночь прошла спокойно. На западе, в районе Гжатска,
эхом гремела канонада. Там шли бои.
Утром Макаров и Гоголев сделали еще одну попытку
связаться с командованием. На Бородинском поле было
оживленнее вчерашнего. Кроме рабочих, занятых на
строительстве оборонительных сооружений, появились
пехотинцы, артиллеристы, связисты, минеры - занимали окопы
и блиндажи.
Макаров и Гоголев ехали по разбитой дороге,
запорошенной медными пятаками свежеопавших листьев и
окаймленной старыми раскудрявыми березами, совсем не
похожими на своих младших сестер, дочерей и внучек,
стройных и гладкостволых, обитающих в густых рощах. Эти
пышные, косматые, с растрепанными золотыми кудрями, в
большинстве почему-то двустволые, одетые в узловатую,
грубую бересту. Ехали в надежде найти штаб пятой армии и
представиться начальству. Ехали рядышком, стремя в стремя;
сзади на почтительной дистанции покачивались в седлах их
ординарцы - худенький белобрысый трусоватый Чумаев и
бесшабашный увалень Акулов. Молчали. Гоголев знал, что
Макарова беспокоит судьба жены и дочери. И он всегда
старался отвлечь командира от тягостных дум. Макаров
понимал его. Он искренне уважал своего комиссара, который
отличался благородством и внутренней чистотой.
- Вон в том доме, - сказал Гоголев, кивнув на белое
здание, ярко выделявшееся на фоне красной громады
монастыря, - Лев Толстой писал "Войну и мир".
- А там, на флешах, был смертельно ранен Багратион, -
сообщил Глеб, щурясь от встречных лучей, осветивших его
спокойный, чистый лоб. Он сделал значительную паузу, потом
неожиданно и серьезно: - Послушай, Александр
Владимирович, вот ты вчера сказал, что отсюда мы не уйдем,
с Бородинского поля. Я с тобой согласен - уходить нам нельзя,
будем стоять насмерть. А если они, фашисты, пройдут по
нашим трупам? Что тогда?..
- Тогда? - Топкое лицо Гоголева, освещенное солнцем,
озарилось, и Макаров заметил необычайный блеск его глаз. -
Тогда фашистов остановят те, кто там, за нами, ближе к
Москве, у Можайска, за Можайском. Но остановят. Вся страна,
весь народ на ногах - вон посмотри.
Гоголев кивнул на группу женщин, роющих блиндаж
недалеко от дороги. Глебу показалось, что среди них Варя, и
он направил туда лошадь, подъехали, поздоровались. Нет, он
обознался, то была не Варя. На всякий случай спросил:
- Откуда вы?
- Москвичи, - ответила молодая, бойкая.
- А конкретно какая организация? Или учреждение.
- Разные тут: "Трехгорка", "Серп и Молот", артисты. А вам
кого надо?
Глеб ответил тихой дружеской улыбкой и тронул лошадь.
Навстречу по дороге на Шевардино от Семеновского шла
стрелковая рота. Глеб подозвал командира, спросил:
- Какой армии?
- Тридцать второй стрелковой дивизии, - ответил старший
лейтенант с какой-то подчеркнутой гордостью.
- А штаб пятой армии не знаете где? - спросил Гоголев.
Лейтенант взглянул подозрительно на комиссара, пожал
плечами и собрался уходить. Но все же сказал:
- Спросите у комдива полковника Полосухина. Он сейчас
там, на батарее Раевского.
Командир и комиссар молча переглянулись. Потом,
погодя немного, Гоголев сказал:
- Послушай, Глеб Трофимович, ты чувствуешь, как это
звучит: "На батарее Раевского"!.. А мы с тобой едем с
Шевардинского редута мимо флешей Багратиона. И здесь
будет бой. Смертный бой. Может, завтра. За Москву, за