Страница 11 из 216
рассуждаем о том, какие здания будем строить после победы.
Нелогично?
- Нет, почему же, - ответил Корин, и ясные глаза его
лучились любопытством. - Это даже очень интересно. Я
слышал, что рано или поздно, а и к нам, в Москву, придут
заокеанские небоскребы. Что вы на это скажете?
- Зачем заокеанские? - Дмитрий Никанорович резко
тряхнул крупной головой. - Мы свои построим, в нашем стиле.
Бетонные глыбы нам ни к чему. У нас есть свой, национальный
стиль зодчества, есть великолепные образцы. Тот же Кремль с
его островерхими шатрами башен - образец национального
стиля. Я представляю себе Москву завтрашнего дня, где
вместо сорока сороков с крестами будут возвышаться пики
наших многоэтажных зданий. Только вот Олег со мной не
согласен, - с подначкой усмехнулся он в сторону молчаливого
Остапова.
Олег не отозвался. Лицо его было сосредоточенным,
отрешенно-задумчивым, но не грустным, а напротив, каким-то
просветленным. Дмитрий Никанорович не уловил этой
просветленности и сказал невпопад:
- Что вы такой задумчивый? Мысленно вы уже там, на
фронте, мосты взрываете?
- Нет, Дмитрий Никанорович... Я сейчас думал о другом.
- О чем же, если не секрет? - быстро спросил Дмитрий
Никанорович.
- Враг у порога, над нами смертельная опасность, а мы
спокойно рассуждаем о завтрашнем дне, как будто этот день
гарантирован всевышним.
- А вы не считаете, что он... гарантирован? -
стремительно спросил Дмитрий Никанорович, и в низком
голосе его прозвучало нечто настойчивое и резкое, что
смутило Олега.
- Нет, не считаю, - конфузясь, ответил Остапов и густо
покраснел. - Некоторые сомневаются и бегут из Москвы на
восток.
- Некоторые не в счет, - резко и почти с раздражением
отозвался Дмитрий Никанорович. - И потом, надо разобраться:
бегут - это одно, а эвакуируются - совсем другое. Вот Павел
Дмитриевич не уехал. И напрасно. Вам бы надо уехать
непременно. Талантливых людей надо беречь. Мы всех
академиков-зодчих эвакуировали.
- Разве? - поднял ясные глаза Корин. - А я вчера на улице
встретил Алексея Викторовича Щусева. Насколько я помню, он
академик архитектуры.
- Отказался, - ответил Дмитрий Никанорович. -
Заупрямился старик. Что с ним поделаешь - таков уж он есть.
На днях я тоже встретил его, но не на улице, на крыше дома.
Представьте себе: утречком, вижу, сидит на крыше человек с
палитрой в руках. Перед ним этюдник. А на голове - кастрюля.
Да-да, обыкновенная кухонная кастрюля. Присмотрелся - да
это ж Алексей Викторович! Спрашиваю: "Что вы там делаете в
такую рань?" Отвечает: "Решил рассвет над военной Москвой
написать. С аэростатами, знаете ли, эффектно получается". -
"А на голове что у вас? Никак, кастрюля?" - "Она самая, вместо
каски. Осколки, знаете ли, падают от зенитных снарядов. А так,
говорят, безопасней". Я ему опять: уезжать, говорю, вам из
Москвы надобно. А он мне: "Соглашусь при одном условии -
если и детища мои со мной вместе эвакуируете: Мавзолей,
гостиницу "Москва", Казанский вокзал. А без них я никуда не
поеду". Вот он каков - Алексей Викторович. Учитель мой.
- И не он один таков, - заметил Корин. - Многие
художники отказались покинуть Москву.
- Музыканты тоже, - вставил Олег, вспомнив, что сегодня
он идет на концерт. - Голованов, например.
Возле Дома Союзов они расстались. Здесь Олег
назначил встречу своей жене: перед уходом на фронт они
решили побывать на концерте симфонической музыки. Многие
театры в это время уже эвакуировались из Москвы, но
большой симфонический оркестр, руководимый Николаем
Семеновичем Головановым, продолжал давать концерты.
Провести последний вечер перед уходом на фронт в Колонном
зале предложил Олег, и Варя охотно согласилась. Она не
принадлежала к категории меломанов, на симфонических
концертах прежде не бывала, но, как и миллионы
обыкновенных людей, не лишенных начисто слуха,
воспринимала музыку с удовольствием, без внешних
восторгов, особенно песню, хотя сама пела редко, почему-то
стесняясь.
В рабочей семье Макаровых не было музыкально
одаренных людей. Репродуктор, появившийся в их квартире с
незапамятных для Вари времен, заменял им и эстраду, и
концертный зал, и даже театр.
Иное дело Олег. Он учился в музыкальной школе,
родители видели в нем будущего композитора, а он вместо
консерватории поступил в архитектурный и после окончания
института редко садился за старый рояль, который занимал
третью часть их комнаты в коммунальной квартире бывшего
купеческого дома в Яковлевском переулке, возле Курского
вокзала. Когда-то эта комната принадлежала его бабушке, а у
Олега была своя комната в отцовской квартире на улице
Чкалова. Но бабушка по старости лет часто хворала и
нуждалась в постоянном присмотре, поэтому незадолго до
окончания института Олегу пришлось переехать в Яковлевский
переулок, а бабушке - на улицу Чкалова. И теперь молодожены
жили отдельно от своих родителей в тихом переулке. Соседи у
них были тихие, простые люди, уже пожилые и бездетные -
занимали они так же, как и Остаповы, одну большую комнату и
особых неудобств молодой чете не доставляли.
Варя и Олег дважды прошлись по длинному просторному
фойе под обстрелом десятков глаз, и Варя с вызывающей
улыбкой коснулась уха мужа и шепнула:
- Я, кажется, выгляжу белой вороной.. Только честно?
- Лебедем, Варенька, лебедушкой, - ответил он с
искренней гордостью.
Она нежно прижалась к нему.
Варя была точно такой же, как в день свадьбы, сказочной
и неземной, только не такой застенчивой, как тогда, четыре
месяца тому назад. Олег боготворил ее, любовался и гордился
ею и не мог нарадоваться своему счастью, которое иногда
казалось ему розовым сном, и он боялся пробуждения. Завтра
он уйдет на фронт и запомнит ее вот такой навсегда. Он
пронесет ее образ через войну, она будет сопровождать его
повсюду, и в самый тяжкий, быть может, последний миг она
станет рядом с ним белой лебедушкой.
Олег старался не думать о завтрашнем, о фронте - он
жил сегодняшним днем, вот этими часами, когда он был
вместе с любимым человеком. Ему не хотелось сейчас
видеться ни с кем - ни с родными и друзьями, ни просто со
знакомыми. Сегодня для него весь мир был заключен в ней, в
его Варе. Вчера она рассказала ему о гибели певички Лиды, и
тогда он взял с нее слово, что она пойдет работать сестрой
или санитаркой к его отцу - Борису Всеволодовичу Остапову.
Это хорошо, что они пошли сегодня на концерт,
удивительно хорошо! Варя сказала, что, к ее стыду, она только
второй раз в Колонном зале. Первый раз была в школьные
годы, уже не помнит, по какому случаю, и теперь она заново
открывала для себя дивное чудо русского зодчества. Олег
бывал здесь не один десяток раз, и всегда как-то по-новому
виделось ему гениальное творение Казакова. Оно
неповторимо, как "Война и мир", как "Лебединое озеро", как
поэзия Есенина, которую он обожал. И в этом необыкновенном
зале шел действительно необыкновенный концерт - в столице,
которая стала прифронтовым городом. Необыкновенным было
и то, что в зале сидели люди с оружием, среди них были и
раненые, перевязанные бинтами. Необыкновенной,
преисполненной глубокого символического смысла была и
музыка - увертюра Чайковского "1812 год".
Никогда прежде Варя не испытывала такого
чудодейственного блаженства от музыки. Впервые за всю свою