Страница 63 из 109
Папа с мамой далеко. И хорошо, что не близко, пусть ничего не знают, я уже
придумал для них легенду. Осудят, отправят, я напишу, что сдал экстерном за пятый
курс, получил диплом и работаю в сельской местности. А она, наверное, и впрямь
цыганка, умеет гадать, распознавать все по глазам. Долго мне было не по себе от ее
нежности, ее голоса, ее облика, юности ее, и ужасно было жалко себя. Не один раз уже
в трудный момент почему-то появлялась женщина, моя защитница, девушка, девочка. В
первом классе я разбил окно, и за меня отчаянно вступалась Катя Романова. Как только
попаду в беду, так появляется женщина.
Когда мы вернулись в судебное, к двум милиционерам прибавился русый солдат с
зелеными погонами, мой персональный баклан, из пограничников. Звали его Гришей,
он оказался моим ровесником, 6 лет уже тянет лямку и всё в охране, то туда пошлют, то
сюда, а когда домой? Тех, у кого десятилетка, давно отпустили, они уже институты
позаканчивали, а он деревенский, в 13 лет сел на трактор, в 17 забрали в армию, и он до
сих пор пашет. Я бы с ним не поменялся местами. Даже сейчас. Впрочем, он бы со
мной – тоже.
Через Гришу я установил связь со студентами.
32
Зачем мне нужны студенты, чем они мне помогут? Я был виноват перед нашей
армией, перед страной вообще, но это отвлеченные понятия, а студенты, с кем я жил
бок о бок четыре года – Максум Мусин, Коля Рубцов, Равиль, Валентин Жарков, Ольга
Криворучко, Люба, Надя, – они живые люди, друзья мои, однокашники. Мой позор,
прежде всего перед ними. Ясно, деканат провел с ними работу. «Среди вас долго
скрывался матёрый военный преступник, дезертир и предатель. Он тихой сапой пролез
в старосты факультета, чтобы умышленно нанести вред нашему образованию и
здравоохранению». Был уже не 37-й год, но и не 56-й, а всего лишь 50-й. Они могли не
прийти ко мне, зная, что я их пойму и не обижусь. Мог и охранник меня надуть, мол,
просьбу твою выполнил, а дальше не мое дело. Я всё понимал, всех простил заранее,
но все-таки ждал, и они пришли. Часов в пять пополудни медсестра принесла мне
передачу в белой наволочке – сушки, булку хлеба, колбасу, сахар в мешочке и в
эмалированной кастрюле варево с мясом. «Целая толпа, человек двадцать, – сказала
медсестра, – надели свои халаты и стали доказывать главному врачу, что они имеют
право на свидание, они медики. Но в судебное отделение не положено. Всё равно,
говорят, мы Женьку вытащим, мы его пять лет знаем, всем факультетом за него
ручаемся». У меня пропал аппетит. На кастрюлю с мясом я созвал всех больных,
способных понять если не слова, то хотя бы жесты. Я был рад, возбужден,
взбудоражен. Друзья, спасибо, только бы вы не подумали, что я не выдержал тюрьму,
слетел с колес.
Вечером, уже в сумерках, я бродил по дворику, из конца в конец от стены до стены
и услышал со стороны улицы приглушенный голос: «Женька!..» Мне подумалось –
галлюцинация, в этом доме докатишься. Одна стена выходила на улицу, я подошел и
опять слышу: «Эй, кто там есть, позовите Женьку студента!» – «Здорово, Равиль!» –
громко, бодро отозвался я. И сразу за стеной несколько голосов: «Здорово, Женька!..
Здравствуй, Женя!.. Привет!..» Гриша стоял рядом со мной и просил: «Потише…
Потише…» Высокая и толстая каменная стена разделяла нас, слова взлетали и
опускались через нее, как волны. «Ребята, главное не подумайте, что я псих, слабак, у
меня в сорок пятом…» Они меня перебили, загомонили. Опять не суждено мне было
рассказать о своей беде. Все они меня щадили, начиная еще с Вовка Тюка. «Мы были у
следователя, Женя, всё знаем, – сказал Макс Мусин, профорг факультета, фронтовик,
хороший парень, с характером. «Все мы за тебя, Женя, помни!» – это Ольга, умница,
отличница, преданный друг, всегда с ней сдавали досрочно сессию. Громче всех
нетерпеливый Равиль: «Принесли тебе «Эпидемиологию», лови! –Учебник перелетел
через забор. – Позубришь тут, потом сдашь. С профессором Каракуловым
договорились». – «Спасибо, ребята, но сдавать мне придётся не скоро». – Бодрился,
крепился, но голос дрогнул. Не от тюрьмы и не от психбольницы, а от того, что они
пришли. Они загалдели: «Женька, мы тебя вытащим!» – «Женя, шмотки твои целы, мы
при обыске сказали, это наши вещи». Макс Мусин поставил точку: «Запомни, Женя,
бывает хуже! Держись, где наша не пропадала».
Гора с плеч. Любой срок перенесу, любую тюрьму вытерплю.
33
Пригласил меня к себе главный врач, полный, краснолицый, заговорил
сочувственно: «Не понимаю, зачем они вас направили, да ещё в стационар? Припадков
можно ожидать годами». Расспросил о деле, отечески пожурил, пожалел: «Если вы
хотите, я могу вас выписать хоть сегодня». Хоть сегодня – хорошо, но куда выписать? В
тюрьму я особенно не спешу. Психбольница пока предпочтительнее. «Тогда полежите
у нас с месяц, свяжитесь с друзьями, посоветуйтесь, может быть, они помогут». –
«Натворил, а теперь в кусты. Вряд ли мне кто поможет». Он повел бровями, сказал
неопределённо: «Чувство самосохранения естественно для всякого живого организма».
Вот именно. Так можно оправдать мое преступление. А также стремление избежать
наказания.
Он достал из стола уголовный кодекс, полистал и прочел мне статью 53-ю: «Если
суд признает, что степень опасности осужденного не требует обязательной его
изоляции или обязательного исполнения им исправительно-трудовых работ, он вправе
постановить об условном его осуждении». Закрыл книжицу, сунул ее обратно в стол.
«Вы хорошо учились, были общественником, студенты за вас хлопочут. Вас вполне
можно отпустить по статье пятьдесят третьей. Об этом я буду говорить со
следователем».
Главный врач меня обнадежил, но также и озадачил: в чем сейчас мое
самосохранение, какие шансы я должен использовать, пока лежу здесь? Еще и
следователь сказал: психбольница для облегчения участи.
Семь коек в судебном отделении, семь пациентов, у каждого свое дело и свой
диагноз. Все в желтых халатах, сбежишь, за версту видно. Относительно нормальным
был Петя из Талды-Кургана, монтёр, шизофреник в светлом периоде. В своей конторе
он заимел зуб на бухгалтерию, подстроил там замыкание, и беременную кассиршу так
долбануло, она тут же и родила. У Пети был особый дар, только он один мог
утихомирить Колю Турка, что ходил голым и шипел. Он мог и одеть его на короткое
время, и заставить поесть. Коля Турок – блатной, зарубил свою жену и тещу за
стукачество, на что ему указали воры. Расправился среди бела дня во дворе, а когда
приехала милиция, сбежались соседи, он сидел над трупами и хохотал. По словам
Пети, Турок восьмерил так, как ни одна душа не сможет. Петя уверен был, все тут
придуриваются, и спросил меня прямо, какую болезнь я пытаюсь изобразить, чтобы
оценить мои шансы на освобождение. Другой, тоже блатной, тот, что размахивал
пустым ведром, красивый блондин Славка, симулировал всю свою сознательную жизнь
и кличку имел Восьмерило – от восьмерки, с какого боку ни подойди, она круглая, без
конца, без начала, ухватиться не за что. У Славки, якобы, эпилепсия, мнимая или
истинная, я не знал, но точку зрения Петя я не разделял, уж слишком за дураков он
принимал врачей. Ингуш Ахмет, тот, что испытывал стул на голове милиционера, сидел
за буйство в пивной в парке Горького, диагноз у него был сложный, а тема в разговоре
проста: он хотел иметь четырех жен и чтобы одной из них было девять лет, пророк
Магомет разрешает. В углу лежали два старика, один парализованный, его должны
были выписать и ждали приезда родственников, он лежал не вставая, а другой старик,
наоборот, не ложился, сидел на койке днем и ночью, бормотал и сильно чесался. Он