Страница 26 из 109
на улицу и во двор. «Ну, чего ты пришёл?» – спросил он не очень приветливо.
Совсем не похож на того доброго дедушку, который меня любил не так уж давно,
каких-то двенадцать-тринадцать лет тому назад. Но как раз за эти годы он столько
пережил, столько всяких гадостей вместо радостей досталось на его долю, он
состарился и перестал меня любить. «Да вот, папа письмо прислал». – «Слава
Богу. Прочитай мне, что пишет». Я начал: «Добрый день, жена моя Анна
Митрофановна, и дети Ваня, Зоя и Валя, а также низкий поклон отцу моему
Михаилу Матвеевичу, и ещё поклон тестю моему Митрофану Ивановичу, и тёще
моей Марии Фёдоровне, ихним детям Тимофею, Наде, Рае и Ане, а ещё соседям
Канубриковым…» Дальше шло перечисление жителей Ленинградской и в самом
низу отец вскользь сообщал, что лежал в госпитале, ранен в плечо, но кость цела, и
он опять на фронте, полевая почта номер такой-то.
Пахло в каморке почему-то сеном, деревенским лугом, я не
сразу увидел под потолком пучки травы, большие, будто веники для бани. Топилась
буржуйка, труба от неё шла в форточку, а на кругляках плиты стояла кастрюля в
черной копоти и на крышке её темная лепёшка напоминала мне детство, голод и
хлеб с лебедой. «Лекарственный хлеб, – сказал дед, – от желудка. Лечу людей
разными травами. Меня тут уважают, не хуже наркома живу, оружие выдали. – Он
показал на ружьё в углу и патронташ рядом. – Кормят меня тут, крыша над головой,
чего ещё надо? Дай Бог, чтобы и тебе так на старости лет было». – Он говорил без
иронии, он действительно доволен, будто живёт лучше всех. Смотрю на него и
думаю: я тоже буду вот таким со временем – усы, борода, будто из проволоки, глаза
маленькие, колючие, с блестящими чёрными зрачками, брови нависшие, лохматые.
Я не привязан к нему как к родственнику, мы давно не живём вместе, скитались мы
больше с другим дедом – по матери, Митрофаном Ивановичем. Но мне всё равно
его жалко. Меня он ни о чём не спрашивал, может быть, голодаем, или болеем, ни
слова. В углу на полочке я увидел маленький и привлекательный, как все старые
книги, томик в зелёном коленкоре. «Можно посмотреть книгу, дедушка?» – «Тебе
нельзя. Это Евангелие». Я не стал настаивать, хотя мне нравится просто подержать
в руках старинную книгу, полистать, на шрифт посмотреть с ятями, с ижицей и
фитой. «А тебе нужны белые штаны?» – неожиданно спросил он, согнулся,
вытащил из-под топчана бурый тёмный сундук, он его в ссылку с собой таскал, и
поднял крышку. Внутри на ней наклеены были ветхие блёклые картинки –
рассмотреть бы, так не позволит. Он сдвинул сухие пучки травы, завёрнутые в
старую газету, приподнял тряпьё и вытащил мне белые кальсоны, обыкновенное
армейское бельё. «Да что вы, дедушка! – усмехнулся я, сразу понял свою ошибку и
исправился: – Они мне короткие». – «Дали мне премию, – с гордостью сказал он. –
За порядок. – Помолчал, спросил хмуро: – Сколько тебе лет, Ваня?» Я сказал. Он
продолжал отрешенно: «Даст Бог, к тому времени война кончится. Вот, Ваня, как
получается. Три сына у меня, и всех на войну забрали». Может быть, он хотел
сказать, что раскулачили, сослали, прав лишили, вредителем объявили, а как
припёрло, всех сыновей забрали. Нет, он так не сказал и, наверное, так не думал, он
другого склада, он только внешне сердитый, а по сути смиренный. «Вася,
трактористом был, теперь танкист. Саша, средний – сварщик, на войне. И Паша,
отец твой, самый старший, тоже на войне. Ни от кого письмеца нет, ничего про них
не знаю. Так вот и живу, хлеб жую. Да ещё два внука на войне, Витя и Серёжа,
Шурины дети, они со мной в ссылке были на Аральском море, их оттуда в
рогожных кулях вывезли вместе с рыбой. Пятеро мужиков, весь мой род на войне.
Один ты остался. Да вот я. – Он сидел, сутулясь над своим сундуком горемычным с
травами, и говорил, будто сам с собой. С кончика усов скатилась крупная капля,
хотя я не услышал ни вздоха, ни всхлипа, ничего похожего на плач. Утёрся широкой
тёмной ладонью, посмотрел на меня влажным ясным взором. – Ну, ладно, Ваня,
ещё заходи, а сейчас мне по делу надо».
Разные у меня деды. По отцу – живёт один-одинёшенек, к нам
не ходит, ничем нам не помогает. А дед по матери совсем другой, он не сможет жить
один в тесной каморке, у него свой дом, большой сад, он всю родню может у себя
поселить, а уж бочку возить его под ружьём не заставишь. Сейчас он кормит
огромную семью, посчитаем, сколько нас. Сам дед с бабушкой, сын их Тимофей,
холостой пока, на Шестидесятом работает, дочь Надя с тремя детьми, мал-мала
меньше, муж её, Маторин, на фронте, ещё дочь Рая, студентка, учится в
медицинском, и самая младшая, Анька, школьница. Вдобавок ещё мы четверо с
мамой – вот такую орду кормит Митрофан Иванович, тринадцать душ, и только
один Тимофей получает хлеб по карточке 600 граммов, как рабочий. Остальные все
иждивенцы. Дед работает на мелькомбинате, он всю жизнь держится ближе к хлебу.
Раз в месяц он даёт нам муки на лапшу. Нет у нас ни пирогов, ни пышек, но лапша
есть, иногда ещё галушки делаем и затируху.
Разные у меня деды, один ближе к семье да к хлебу, а другой –
к траве да Евангелию. Разные у них будут потомки, и на кого я похож, для меня
важно. Один дед упрямый, буйный, исключительно деловой, не зря у него фамилия
еврейская – Лейба, хотя он считает, не фамилия это, а кличка деревенская, по-
украински значит «лодырь». Было их семнадцать душ в семье, трудились, не
покладая рук, но достатка не было, вот и решили уехать в Сибирь, где земли много.
Один мой дед шумный, с множеством друзей и знакомых, а
другой тихий, безропотный и одинокий, как нарочно подобрались. Один сильный,
хваткий, а другой слабый, чудаковатый, кальсоны подарил внуку, «как нарком
будешь ходить». Сказать по правде, не хочу я походить на своих дедов, у обоих
никакого образования, а я получу высшее. У меня будет профессия, какой деды и во
сне не видели. Однако я понимаю, яблоко – от яблони. В любом случае мне
достанутся их свойства. Недостатки надо преодолеть и забыть, а достоинства
помнить и развивать.
«Пятеро мужиков на войне, один ты остался…» Мои
брательники Серёжа и Витя почему-то оказались на Аральском море, а я туда не
попал, и никакого моря до сих пор не видел. Мама рассказала, при раскулачивания
наша семья жила отдельно в какой-то халупе, и нас не тронули. А тётя Шура с
мужем Бобылёвым и детьми жила с дедом, вот и загнали их всех на остров в
Аральском море. Скоро сват Бобылёв получил от сосланных весточку – живём
плохо, мучаемся без пресной воды, приезжайте и заберите хотя бы детей. Что
делать? Бобылёв вместе с моим отцом собрали денег, взяли с собой спирта бочонок,
доехали поездом до станции Аральск, расспросили рыбаков, где тут ссыльные, и
поплыли на остров. Укачало их на судёнышке с парусом, блевали всю дорогу,
высадились еле живые. Оказалось, наши здесь, только на другом конце острова, на
рыбзаводе. Если по морю, то километров сто с гаком, а по суше – вполовину
меньше. От слова «море» наших магелланов выворачивало наизнанку, но как по
песку пойдёшь? Наняли казаха с двумя верблюдами, он сел на переднего, взял
бочонок со спиртом, а сват Бобылёв с моим отцом – на заднего, и двинулись в путь.
Мучение вышло в сто раз хуже, чем на парусной лодке. Проводник всю ночь гнал
верблюдов, боялся, что на рассвете их засекут стражи порядка, верблюдов отнимут,
а самого проводника отправят в тюрьму. Сват стонал и охал на весь остров, не мог
найти удобного положения, верблюд шагал быстро и враскачку, седоков мотало из
стороны в сторону, а проводник чем дальше, тем сильнее погонял – могут поймать,