Страница 47 из 131
И настоящее становится продолжением тех ночей с синей лампочкой, стонами раненых, смертями.
Почему прошлое так властно над человеком? Почему нет-нет да и вернется к нам, напомнит: я было, я есть?..
…Но война, госпитали — это ведь еще далеко, далеко?..
ВЫПУСКНОЙ БАЛ
Духовой оркестр старался изо всех сил. Трубы голосисто выводили: «Эх, яблочко, да куда котишься…»
«Яблочко» отплясывал начальник районной милиции. Складный, подбористый, он пошел вприсядку, взбивая блестящими хромовыми сапогами пыль в школьном дворе. Кобура с наганом загнанно моталась на боку. На морщинистом сумрачном лице — веселые, разбойные, лихие глаза.
Кто-то гикнул, свистнул. В круг влетел паренек с консервного завода. За ним, взмахивая платочком, поплыла Зина из десятого «Б», рыжая Зинка, нарядная, красивая. На всех смотрах самодеятельности она отплясывала «русскую».
— С вами и я спляшу! — смело крикнула она начальнику.
И пошло…
Начальник под акациями вытирал платком бритую голову, посмеивался: «Вижу, вас до утра хватит…» Вздыхал: «Молодость!»
Он не совсем обычно появился у нас на вечере. Этот вечер официально именовался: «Выпускной бал!»
В президиуме, когда нам вручали аттестаты об окончании средней школы, его не было. И потом за столами в химическом кабинете, где был накрыт праздничный ужин, его тоже не было.
Не очень-то ловко поначалу мы чувствовали себя за этими праздничными столами. Было сговорено, что мы, мальчики, или как там еще нас называть, потому что не меньше половины этих мальчиков уже брили бороды, голоса у многих были басовито-рокочущими, мужскими, — в общем, мы должны были на двоих принести по бутылке водки.
Как известно, директора школ, учителя больше всего боятся происшествий или того, что в армии сокращенно именуется «чепэ», а в домашнем обиходе — скандалом. И даже не самих происшествий, а того, что при расследовании может рассматриваться как причина, послужившая толчком к нежелательным событиям.
Поэтому они больше всего и заботятся об устранении причин.
Спиртные напитки, по мнению школьного совета, были недопустимы на выпускном вечере. После дискуссии было решено: фруктовая вода, немного пива для мальчиков и несколько бутылок вина для «взрослых» гостей: представителей районных организаций, шефов с консервного завода и тому подобное.
И это в нашем-то районе, где виноград разводили еще древние греки, где сухое вино, можно сказать, употребляли с пеленок.
По предложению нашего старосты Коли Ермакова, на тайном собрании, без девочек, мы решили предпринять ответные действия.
— Что такое выпускной бал? — ораторствовал Колька. Он закурил папиросу и эффектным щелчком отбросил горящую спичку в сторону. — Выпускной бал означает прежде всего наш праздник. Наступление зрелости. День независимости. Больше мы никому не подчиняемся. Ни школьному распорядку, ни директору, ни учителям. Хватит, отмучились десять лет! Свобода!
— Хлопцы! Мы теперь вольные казаки! И неужели же мы, потомки запорожцев, — ты там не смейся, я по прямой линии запорожский казак, — неужели мы в день своей свободы, в день избавления будем пить фруктовую воду! По-моему, это просто позор! Рабское подчинение прошлому. Неуважение к будущему!
Ох и плутня же он был! Большой, медвежковатый, с дремучими улыбающимися глазками. Как будто все таит что-то про себя. И молчит, молчит, посмеивается только… Но уж если заговорит… После этого непременно происходило что-нибудь необычное.
Это по его предложению «подсидели» вечерком в темном переулке директора краеведческого музея. Вкрадчивого и тихого донжуана, с вытянутым сухим лицом, очками в золотой оправе и тщательно скрываемой плешинкой на голове. Он начал проявлять повышенный интерес к нашим девочкам, особенно часто он задерживался с Зинкой в маленькой лаборатории при музее.
Его били хотя и неумело, но беспощадно. Донжуан два дня провалялся в кровати, отлежался, пришел в себя и настрочил жалобу прокурору. Кое-кого он разглядел, хотя очки ему сбили сразу, называл фамилии и требовал привлечения «юных хулиганов» к уголовной ответственности.
Представляете, что творилось в школе. Расследование, вызовы родителей, вызовы к директору, классные и комсомольские собрания. Слово «исключить» вертелось, изрыгало устрашающий огненный смерч на всех школьных перекрестках. И это в выпускном десятом классе!
Поскольку все это было еще слишком памятным переживанием, предложение Ермакова поначалу не встретило общей поддержки. То есть идея дня независимости нам понравилась, хотя мы и не чувствовали себя особенными страдальцами, да и Колька, со своей красной, обветренной мордой, мало походил на мученика.
Поспорили, поговорили. Согласились «в принципе». А потом приняли и «в целом». Правда, с рядом оговорок.
Пить не больше ста — двухсот граммов. Кто не хочет — не надо. Угостить молодых учителей и гостей. Следить за Колькой. Он мог «набраться». Ему так прямо и было сказано.
Но опасность нас стерегла совсем в другом месте. Если бы начальник милиции повел себя по-другому, какой позор пал бы на наш первый в истории школы выпускной класс. Да и самой школе несдобровать бы! Долго бы ей перемывали косточки и судачили на всех совещаниях и конференциях районовские и крайоновские кумушки!
Мелкие неприятности произошли в самом начале. Шумная орава выпускников и гостей только еще подвигалась к столам, а наш классный руководитель Михаил Семенович, как всегда невозмутимый, без всякой торжественности на лице, будто это и не его класс получал долгожданную «путевку в жизнь», подозвал к себе Кольку и еще двух заводил, вывел их во двор, спокойненько вытащил из карманов неумело припрятанные бутылки и так же спокойненько разбил их.
После этого привел дружков в зал, посадил рядом с собой и начал радушно чокаться бокалом с фруктовой водой.
Колька, наверное, час не мог прийти в себя. Было жарко. Он вертел своей бычьей шеей и пил лимонад. Потом кое-как отсел от Михаила Семеновича, и тут выяснилось, что водки уже нет. Все дружно уверяли, что уже распили свою.
Только Федя Родченко признался, что остался без пары, а по материальным соображениям один «осилить» пол-литра не смог.
Колька, судя по всему оправившийся от реквизиций и воспрянувший духом, потребовал собрать недостающую сумму и незамедлительно отправить Федю в магазин.
Но выход нашелся еще более простой. Возле нас все вертелся Петька Козловский, малый с какими-то круглыми птичьими глазами. Уставится и не мигает. Он учился в девятом классе и неизвестно как проник на банкет. Но он согласился восполнить недостающее, с тем чтобы и его приняли в долю.
Колька поморщился, потом махнул рукой: «Черт с тобой, салажонок! Ладно, тащите».
И Федя с Петькой улизнули, с тем чтобы успеть до закрытия магазина. Но вот вернулись они не скоро и не совсем по-обычному. Зинка, лицо в красных пятнах, вызвала меня в коридор и брякнула: «Федя подрался с этим, из девятого класса…»
— Они драться начали за школой, на косогоре, — возбужденно тараторила Зинка. И когда только она успела все узнать! — А тут начальник милиции проходил. То ли домой, то ли к нам на вечер. Услышал удары, выкрики. Побежал, посветил фонариком. Растащил их, повел в милицию. Ведь это стыд какой! — Зинка всплеснула руками совсем по-бабьи. — Велел умыться. Говорит, вы школу могли опозорить. В такой-то день! Узнают об этом, сраму не оберетесь. Заставил мириться и привел сюда.
За Зинкой я выскочил во двор. Оркестр без особого воодушевления наигрывал вальс. Лениво кружилось несколько пар. Из раскрытых окон неслись крикливые тосты, смех, звон бокалов, стук вилок и ножей. Там пировали вовсю.
Начальник милиции сидел на скамейке. По обе стороны от него, сзади, стояли Федя и Петька.
— Вот наш комсорг, — сказала Зинка и мотнула в мою сторону головой.
Начальник милиции поднялся, протянул руку. Зачем-то нюхнул воздух. Я на всякий случай задержал дыхание. Выпил-то я самую малость на донышке стакана. Первый раз в жизни пробовал водку, побоялся. Да и не пошла она мне, противная, горькая.