Эволюция (ЛП)

Вдруг Кактус внезапно завыла и заметалась по земле. Последняя развернулась, пригнувшись. Левую ногу Кактуса что-то держало, из её ступни струёй била кровь, и Последняя слышала хруст кости, как будто конечность бедной Кактуса попала в какой-то огромный рот.

Но никакого рта не было видно.

Кактуса не держали ничьи зубы и когти. Но на её груди и туловище словно ниоткуда появились шрамы, из которых капала ужасно яркая кровь. Тем не менее, она боролась. Она махала кулаками, пинала, даже пробовала кусаться, пока кричала. Она наносила удары — Последняя могла расслышать глухой стук по избиваемой плоти, и в воздухе над Кактусом появлялись специфические обесцвеченные участки, сиреневые и голубые. И сама её кровь начинала тёмно-красными брызгами обозначать очертания её противника. Последняя сумела различить длинное цилиндрическое туловище, короткие лапы и широкий хватательный рот.

Но Кактус проигрывала борьбу. Её ноги и верхняя часть тела оказались накрыты поблёскивающей массой. Она повернулась к Последней и протянула руку.

В Последней боролись инстинкты. Возможно, всё могло бы быть совсем по-другому, если бы она могла представить себе, что чувствовала Кактус, тот смертельный страх, который переполнял её. Но Последняя этого не умела; сочувствие было одной из великих утрат человечества наряду с множеством других вещей.

Она колебалась слишком долго.

Эта огромная, едва различимая масса поднялась и рухнула прямо на Кактус. Изо рта беспомощного послечеловека хлынул поток более густой крови.

Шок Последней прошёл. С визгом ужаса она развернулась и побежала, прижимая к своей груди визжащего ребёнка, и её ноги и свободная рука стучали по пыльной земле. Она продолжала движение, пока не добралась до разрушенного эрозией хребта тёмно-красного камня.

Она бросилась на землю и оглянулась. Кактус была неподвижна. Последняя так и не могла разглядеть ту огромную прозрачную штуковину, которая уничтожила её. Но словно из ниоткуда появились новые существа. Они напоминали лягушек с расширенными телами, кожистой шкурой земноводного, растопыренными когтистыми лапами и широкими ртами, снабжёнными острыми, как иглы, зубами, предназначенными для разрывания и разрезания добычи. Первое из них уже разодрало грудь Кактус и пировало, пожирая ещё тёплые внутренние органы.

Невидимый хищник сделал своё дело. Он лежал, выбившись из сил, в луже крови Кактус. Он слишком устал даже для того, чтобы кормиться, и рассчитывал поживиться лишь кусочками, которые принесут ему прожорливые братья. Было видно, как мясо измельчалось его мелющими зубами и далее поступало в его глотку и желудок, где процессы пищеварения начнут поглощать его и преобразовывать.

Поскольку мир опустел и представлял собой эродированную равнину, отсутствие укрытий было убийственным. Среди пейзажа, напоминающего бильярдный стол, вряд ли можно было спрятаться саламандре в тонну весом, даже если она была окрашена в такой же красный цвет, как камни. Вот, почему многие из крупных животных быстро исчезли, вытесненные в ходе конкуренции своими кузенами меньшего размера.

Но эти существа выработали новую стратегию: абсолютный камуфляж. Великое перепроектирование заняло многие десятки миллионов лет.

Невидимость — или, по крайней мере, прозрачность — была стратегией, выработанной в более древние времена некоторыми рыбами. У значительной части биохимических составляющих тела появились прозрачные заменители. Например, должна была появиться замена для гемоглобина, ярко-красного белка кровяных клеток, который связывался с кислородом, чтобы разносить это жизненно важное вещество по телу.

Конечно, ни одно из наземных существо никогда не смогло бы стать по-настоящему невидимым. Даже в эти засушливые времена все животные были, по сути, мешками с водой. Если же погрузиться в воду, где когда-то и плавали те давно уже вымершие рыбы, можно было добиться результата, более или менее близкого к истинной невидимости. Но свет по-разному проходит через воздух и воду; на воздухе появившийся в итоге наземный «невидимка» фактически походил бы на большой мешок воды, сидящий на земле.

Тем не менее, это отлично работало. Пока ты сидишь неподвижно, увидеть тебя сложно — всего лишь туманность, небольшое преломление здесь и там, которое легко можно спутать с участком дрожащего марева. Можно затаиться на фоне скалистого обнажения, гарантируя тем самым, что ты обращён к какой-то добыче лишь своими наименее видимыми сторонами. Можно даже приобрести шерсть, прозрачную, словно оптоволоконный кабель, которая передаёт на поверхность тела фрагменты фонового цвета, чтобы ещё сильнее сбить с толку твою добычу.

Но даже в этом случае лишь немногие виды воспользовались этой хитростью, потому что невидимость была губительна.

Конечно же, любой невидимка был слеп. Ни одна прозрачная сетчатка не смогла бы улавливать свет. Вдобавок к этому, биохимия существа, загнанная в рамки использования прозрачных веществ, была значительно менее эффективной. И у него, даже у самых глубоких его внутренностей, не было защиты от обжигающего света, жары и ультрафиолетового излучения от солнца, или от космической радиации, которая всегда обрушивалась на планету, несмотря на её огромный щит из магнитного поля. Его органы были прозрачными, но не настолько прозрачными, чтобы пропускать сквозь себя всё разрушительное излучение.

Тот, кто убил Кактуса, сам уже страдал: вскоре его убьют раковые образования, развивающиеся в его прозрачном кишечнике. И он был неотенической формой. Он умирал, не достигая половой зрелости. Ни одна из особей его вида-невидимки никогда не жила достаточно долго, чтобы по-настоящему размножаться, а её генетический материал, повреждённый радиацией, никогда не мог дать начало жизнеспособному потомству.

Болезненные и беспомощные от рождения, эти несчастные существа начинали умирать ещё до того, как выводились из яиц.

Но это не имело значения, поскольку было выгодно не для генов, а для семьи.

Этот вид земноводных выработал компромиссное решение. Значительная часть его потомства появлялась на свет такими, как всегда. Но, наверное, каждая десятая особь рождалась невидимкой. Словно бесплодные рабочие особи в улье, невидимка проживал свою краткую болезненную жизнь и умирал молодым ради единственной цели: добывать пищу своим братьям и сёстрам. Благодаря им — через их, а не его потомство — генетическое наследие невидимки продолжало своё существование.

Это была дорогая стратегия. Но лучше было обрекать каждую десятую особь в каждом поколении на краткую жизнь, полную страданий, чем стать жертвой вымирания.

Конечно же, присутствие пищи в его желудке и отходов в задней кишке сделало невидимку легко заметным. Поэтому, когда его сородичи снова хотели есть, они морили его голодом, ожидая, пока все отходы покинут его пищеварительную систему, придавая ему максимально возможную прозрачность. А затем они снова пошлют его на работу под убийственным солнцем, надеясь, что он добудет им ещё одну трапезу, прежде чем умрёт.

Сфера осуществляла собственное наблюдение за этими событиями.

Сфера была живым существом, но всё же не была им. Она была рукотворной, но всё же и не была таковой. У сферы не было никакого собственного имени или названия для её вида. Однако она обладала сознанием.

Она принадлежала к огромной орде, которая теперь расселилась среди звёзд обширным поясом колонизации, протянувшимся через целый сегмент Галактики. И всё же сфера прибыла сюда, в этот разрушенный мир, в поисках ответов.

Воспоминания тянулись в глубины времён. Внутри вида, частью которого была сфера, идентичность была неким флюидом, который дробился и делился, передаваясь через компоненты и копии. Сфера могла вызывать воспоминания, уходящие на глубину тысяч поколений, но этот след памяти завершался в тумане. Самокопирующиеся орды забыли, откуда они прибыли.

Сфера по-своему стремилась к знаниям. Как впервые родился этот громадный рой роботов, расселившийся среди звёзд? Имело ли место своего рода спонтанное механическое зарождение, винтики и электрические схемы, собравшиеся вместе на каком-то металлическом астероиде? Или всё же существовал Конструктор, кто-то иной, кто вызвал к жизни прародителей этих роящихся масс?